Миаль набрался наглости и брякнул:
— А может, это ты что-нибудь от нее прихватил?
— Единственное, чем она меня одарила, это пара царапин на скуле. Да и те уже зажили.
— О да. Быстро ты их залечил. Есть вообще хоть что-нибудь, чего ты не можешь?
Они съели по куску хлеба — у охотника осталось немного — и попили воды из родника. Миалю все время хотелось пуститься в оправдания, и, желая удержаться от этого, он принялся насвистывать. Потом он сообразил, что насвистывает мотив песни для Сидди, и похолодел.
Дро двинулся в путь без каких-либо приготовлений, заметных со стороны — просто поднялся на ноги и пошел. Миаль поплелся следом, словно побитый пес, понурый, противный сам себе.
Они пошли вдоль края лощины, туда, где она сужалась и сходила на нет. Спустились вниз, прошли по лощине, потом еще по одной...
Вокруг по-прежнему не было ни души. Ни единого дымка не поднималось к небесам, ни единый камешек не лежал иначе, чем угодно было силам природы. Ни возделанных полей, ни развалин. Если кто-то когда-то и проходил этим путем, то он не задержался, и все следы его давно стерлись.
В душе Миаля нарастало беспокойство. Всю жизнь он скитался по населенной местности — городам, селам и замкам, и был совершенно не подготовлен к путешествию по безлюдным краям. У него даже не было фляги, чтобы набрать воды из источника или ручья, с тех пор, как полгода назад ее раздавили в драке. То, что он так и не завел себе новую фляжку, говорило о том, что она была не слишком-то нужна ему. И все же менестрель шел на поиски Гисте Мортуа. На поиски Тиулотефа.
Когда Миаль впервые услышал о городе мертвых? Когда мысль о песне про неупокоенных захватила его воображение? Он не мог припомнить, как ни старался.
Во всяком случае, теперь у него больше не было выбора.
Он, как собачка, увязался следом за Дро, который упорно шел к цели. Он умолял охотника взять его с собой, и в то же время больше всего на свете Миалю хотелось бежать без оглядки. Но куда бежать, если жуткий ночной морок не отстанет?
Впереди открылся широкий покатый склон, изборожденный длинными грязными рытвинами. Трава на склоне выгорела, выцвела. Тут и там вздымались к небу темно-зеленые шпили деревьев. Ближе к вершине виднелись разломы цвета бисквита — там, где обнажилась глина. Миаль пришел в ужас от мысли, что придется туда карабкаться. Весь вчерашний день он провел в седле, и теперь ноги его ныли, их сводило судорогой. Поначалу ему удавалось отогнать усталость, но потом она снова вернулась.
Ветки каких-то кустов, вроде бы дикой смородины, были усыпаны ранними ягодами. Миаль принялся обрывать их и жадно есть. Потом он набрал еще горсть, догнал Дро и предложил ему. К немалому удивлению менестреля, охотник принял угощение и начал есть, словно сам даже не заметил смородиновых кустов.
— Уже за полдень. Когда привал? — спросил Миаль.
— Да брось ты, — почти шутливо сказал Дро. — Тебе так быстро надоела наша милая прогулка?
— Никак не могу понять, почему ты не ездишь верхом со своей... ну, с этой... В общем, никак не пойму. Тебе-то лошадь по карману.
— Если я начну ездить верхом, то больше не смогу ходить на своих двоих где бы то ни было, — сказал Дро. — Чтобы проклятая нога не закостенела на всю оставшуюся жизнь, ее надо постоянно расхаживать — иначе никак.
— Надо же! — Миаль был рад, даже польщен, услышав столь личное признание. Ободренный успехом, он проговорил: — Похоже, ты знаешь короткий путь в Тиулотеф.
— На самом деле знаю. Но лучше не надо имен. Почему, как ты думаешь, это место получило прозвище?