Он сделал глубокий вдох. Сердце бешено колотилось в груди. Ему было страшно. До усрачки. Вот именно, до усрачки, подумал он. Презерватив повис на опавшем члене. Он повернулся, чтобы посмотреть на Шеннон. Последние лучи солнца растворились в сумерках. Она медленно открыла глаза и проговорила ровным бесстрастным голосом:
— Я все чувствую, Арон. Я до сих пор чувствую тебя во мне. Что ты со мной сделал? Я была мертвой весь день, и ты весь день меня трахал.
— Я...
— Все нормально. Я по-прежнему мертвая. И то, что было во мне твоего, оно тоже умрет. Но я по-прежнему его чувствую. Сгусток огня, который бился в холодную стену моего влагалища.
— Шеннон, хватит со мной играть. — Он боялся повернуться обратно к зеркалу. Наверное, ему все это померещилось. На самом деле Тимми Валентайн не был вампиром... обычный мальчишка с хорошим имиджмейкером, вот и все.
— Я уже перешла ту черту, когда можно и нужно играть. — Она улыбнулась. Странно, как это он раньше не замечал, какие острые у нее зубы. — Я мертва, и мне одиноко, и теперь я уже навсегда отрезана от Бога... я все поняла, когда подавилась облаткой.
— Господи...
— Это забавно. Ты мне сразу понравился, с первого взгляда. Мне даже в голову не приходило, что мы с тобой встретимся в церкви. Я думала, ты не ходишь в церковь. Ты — большой человек в Голливуде и все такое, а у вас у всех только и разговоров, что о кокаине и извращенном сексе. Но теперь я тебя не боюсь. Я все чувствовала. Как ты занимался со мной любовью. Хотя и спала смертным сном. Именно так — сном смерти. Наверное, все мертвецы что-то чувствуют, если кто-то живой занимается с ними любовью. Так они прикасаются к тени жизни. О Арон, я хочу пить твою кровь.
— У тебя как с головой?
Да, наверное, в этом все дело. Ей надо бы показаться хорошему психиатру. Он попятился к двери.
— Не уходи.
Он отчаянно шарил рукой у себя за спиной, пытаясь нащупать дверную ручку, но почему-то не находил ее.
— Не уходи! — Она спрыгнула с кровати. Бесшумно и плавно, как кошка. Ее глаза были желтыми, с узкими прорезями зрачков. — Я не хочу причинять тебе боль... ты должен понять... но иначе нельзя... нельзя. — Она была уже рядом. Она двигалась с нечеловеческой скоростью. Она схватила его за плечи и буквально пригвоздила к двери. Он по-прежнему пытался нащупать дверную ручку. Есть! Вот она! Он попробовал открыть дверь, но она была на цепочке.
— Помогите, — выдавил он. То есть он хотел закричать, но получился лишь сдавленный стон. «Это все не на самом деле. Со мной не может произойти ничего такого. Господи Боже, я каждое воскресенье хожу на мессу. Шесть дней в неделю я испорченный и развращенный мудак, как и все, но в воскресенье — я по-прежнему милый, послушный золотоволосый мальчик, послушный сын своей мамочки, служка в церкви, который звонит в колокольчик, возвещая, что хлеб — это теперь плоть Христова, а вино — его кровь... кровь... кровь...»
Ее руки сомкнулись на его теле железным кольцом.
— Давай, милый, — проговорила Шеннон, и ее голос был как механическая пародия на страстные сексуальные завлекания, — ты весь день трахал мертвое тело... и теперь пришла очередь мертвеца... ночь — моя... и мне одиноко, мне так одиноко... мне нужно, чтобы кто-то был рядом... мама всегда говорила, что ей очень хочется, чтобы рядом со мной был приятный и добрый молодой человек, хороший католик, и ты — первый, кого я нашла, кому я действительно не безразлична...
Арон резко дернулся и вырвался из ее объятий. Но бежать было некуда. Он растерянно остановился посередине комнаты. Она рванулась за ним, схватила за плечи сзади и впечатала со всего маху лицом в зеркальную дверцу шкафа. Арон видел лишь собственное отражение — видел только себя, прижатого к зеркалу какой-то невидимой силой.
— Хочешь сбежать? — сказала она ему в ухо. — Да, есть одно место, куда ты можешь сбежать. Знаешь, где это место? Посмотри вперед... посмотри, посмотри, посмотри... и увидишь, откуда он вышел... где он сошел с...
Лоб был разбит. Арон это понял только теперь. Кровь затекала в глаза. Он чувствовал, как ее ногти вонзаются ему в спину. По спине текли пот и кровь.
— Господи! — простонал он. — Господи, Господи...