Брачный сезон или Эксперименты с женой

22
18
20
22
24
26
28
30

Но дядя Миша оборвал его:

– А налить?

– Да у меня же нолито, – виновато пробормотал сынуля.

Все наполнили бокалы и приготовились выпить. Ленька, который до этого смирно и безропотно сидел под присмотром Саиры, неожиданно вскочил, выплеснул талую воду из своего стакана и протянул его на середину стола к виночерпию дяде Мише.

– Правильно делаешь, правильно!

Мадемуазель Ы отточенным движением выхватила стакан из тимирязьевских рук и поставила его на стол перед собой. Тогда Ленька рассвирепел и дерзко смахнул стакан рукавом на пол. Стакан разлетелся вдребезги.

– На счастье! На счастье! – закричали толстые кузины.

Но мой друг не успокаивался. Он ухватил подарочную хрустальную вазу и до краев наполнил ее водкой.

– За тебя, Сенька! – прохрипел он и присосался к хрустальному краю.

– Леонид! – взвилась Саира. – Я тебе запрещаю! Тебе запрещает, – поправилась она, – великий Прубха!

– Да иди ты со своим Прубхой к едрене матери, – пробормотал Леонид, отрываясь от грешного сосуда. – Надоела до чертиков! Святоша, блин!

Глаза мадемуазель Ы вспыхнули карающим огнем. Она величественно поднялась и, ни с кем не попрощавшись, выплыла из комнаты. В наступившей тишине гулко хлопнула дверь. Дядя Миша одобрительно пробормотал:

– Правильно делаешь…

К кому относилось его одобрение, я не понял. Покончив с водкой, Ленька оторвался от вазы и бережно поставил ее на место. Затем подскочил к нам с Марией и, тычась пьяными губами в наши лица, забормотал:

– Люб-бимые в-вы м-мои! К-как же я с-сос-ску-чился!

Мадам Еписеева отпихнула Тимирязьева крахмальным локтем, он опрометью выбежал в прихожую. Понятно. За Саирой своей…

Однако через секунду Ленька ворвался в комнату. В руках его сиял саксофон. Он вспрыгнул на кресло и заиграл одну из своих психоделических композиций.

Сзади к нам подкралась тетя Рая и, обхватив за плечи толстыми руками, потихоньку повлекла к детско-хулиганской комнате, где была застелена кровать.

Мы остались наедине с мадам Еписеевой. Из-за плотно закрытой двери неслись приглушенные саксофонные стоны.

– Ты меня любишь? – зачем-то спросил я.