– Ну как тебе? Прямо Чикаго двадцатых годов!
Она свирепо глянула на меня и прошипела:
– Куда ты меня привел?
– Тебе не нравится? Я думал…
Но солист вместе со златозубым залом не дали мне докончить. Тимирязьев извлекал из своей дуды какие-то пароходные звуки. Со всех сторон раздавалось:
Что ты давишь, тюбик? Что коптишь, охнарь?
Всех столичных улиц я – король и царь,
А чуть что, так стоит пальцем шевельнуть,
И, зажав волыны, вспенится вся муть!
– Это же Виталькина любимая песня! – выкрикнула мадам Рыбкина, как только рев немного утих.
– Ну и что? – не понял я. – Мало ли песен на свете?
Песня закончилась. И тут все стали скандировать, как на трибунах:
– РЫБ-КИН!!! РЫБ-КИН!!! ПРО-СИМ!!! ПРО-СИМ!!!
Я едва не потерял сознание. От соприкосновения моего лица с салатом спасло лишь то, что я вовремя ухватился за ледяную руку Светланы. На сцену, освещенную цветными огнями, вышел торговец кетчупом и мой однокашник Виталий Рыбкин собственной персоной. Он ослепительно улыбался. Под руку он держал Ларису Пастернак. Она была в золотом платье с огромным декольте, спину обвивали бесчисленные золоченые шнурочки.
Глава 24
Мир все-таки тесен
Я уткнул глаза в салат. Так бы и разглядывал всю оставшуюся жизнь зеленый горошек вперемежку с картошкой. Вот это совпадение! Мир, разумеется, тесен, кто спорит? Но не настолько же! Мир все-таки не сводится к моей кухне!
Я покосился на свою спутницу. Она тоже поникла, как ковыль после бури. Кажется, даже бриллианты слегка потускнели. Светлана уловила мой пугливый взгляд и прошептала:
– Ну теперь-то уж точно конец! Мерзавцы, вы с ним сговорились!
– Почему это я мерзавец? – отозвался я. – Ты еще можешь тихонько уйти, – но тут же понял, что «тихонько» уйти не удастся.