Герман начал опасаться, что его бдение может длиться еще очень долго, но уже через минуту различил новые шаги. На сей раз людей было двое. Входящие обменялись парой коротких фраз; один голос принадлежал мужчине, второй – несомненно, молодой женщине или девушке.
Внезапно Герман понял, что обладателем мужского голоса является врач Маркевич; что же касалось другого… скорее, это могла быть его дочь, нежели супруга – он звучал слишком молодо. Но вскоре Герман уловил в их разговоре интонации, наводившие на мысль о несколько ином варианте.
Вот как – доктор в темных очках а-ля Пиночет втихаря изменяет своей жене (если таковая у него имелась, конечно) или просто полюбляет молоденьких медсестер?
– А!.. – чересчур громко собиралась что-то сказать девушка, когда они подошли к двери, но доктор предостерегающе шикнул на нее.
«Ясно, – решил Герман. – Значит, жена все-таки есть, вероятно, временно отсутствует – раз он боится привлечь внимание соседей».
Неплохой шанс прямо сегодня добраться до доктора в темных очках, доктора, который так сильно любит деньги и молоденьких: медсестер? Возможно.
Скорее всего, его пассия скоро уйдет, и тогда он останется один. Существо за дверью подвала вновь ухмыльнулось и плотнее прижалось ухом к доскам, облепленным паутиной.
Девушка: «Мне кажется, в подъезде чем-то воняет… словно дохлая кошка. Вы разве не слышите?» – уже осторожно, в полголоса.
Врач: «Что?» – до Германа донеслось ковыряние ключом в замке.
Девушка: «Я говорю…»
Дверь квартиры открылась.
Врач: «Давай, заходи!»
Герман мог поспорить, что штучка в его штанах уже приняла положение гаубицы, готовой к залпу, – похотливому лекарю не терпится поскорее вскочить на молодую кобылку и понестись галопом.
Затем дверь квартиры захлопнулась, и Герман, в определенном смысле, снова остался в одиночестве.
Ожидание казалось вечным, словно время, властвовавшее в темном подвале, подчинялось своему собственному особому ритму: то, что представлялось здесь часами, по другую сторону дверей – отмеряло те же промежутки жизни минутами и секундами.
Несколько раз кто-то входил и выходил из подъезда; каждый раз, когда открывались двери какой-нибудь из квартир и слышались приближающиеся шаги, Герман внутренне сжимался – не в подвал?
Вот, снова кто-то подходит к подъезду – он слышит цоканье каблучков. Молодая женщина проходит совсем близко, в нескольких шагах, поднимается по лестнице (металлические набойки на каблучках, касаясь жестких ступенек под мрамор, щелкают теперь особенно звонко – клац!.. клац!.. клац!.. – как подковы чистокровного скакуна на параде). Похоже, она чем-то расстроена: Герман уловил всхлип, до него долетает нецензурное слово, сказанное шепотом, но эхо вечернего подъезда усиливает его в несколько раз. Щелкает замок, открывается дверь на третьем этаже (Герман посчитал, сколько пролетов она миновала) – и резкий хлопок…
Внезапно ему непередаваемо захотелось оказаться в совершенно другом месте – на берегу речной заводи, с удочкой в руке, как в детстве с отцом, попыхтеть папироской, глядя, как дергается поплавок, скачущий на рябой воде – то ли от ветра, то ли от поклевки; а рядом, в волнах, приплясывает жизнерадостным ярко-оранжевым пятном – солнце…
Наконец в двери квартиры №1 щелкнул замок, посылая понятный лишь Герману кодовый сигнал – приготовься!
Сколько прошло времени? – прикинул Герман и решил – наверное, около часа.