«Монастырь снова прибегает к вашим услугам», — писала она доктору Талону. А в письме к хирургу доктору Конту добавила: «Мы хотим просить вас об извлечении нескольких реликвий для Ватикана, Лурда и, конечно, для Сен-Жильдара и других монастырей ордена».
«Ваше доверие делает мне честь», — отвечал в письме доктор
Конт.
Восемнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать пятого года епископ, старший викарий, члены церковного суда и монахини монастыря собрались в часовне Святого Иосифа, чтобы присутствовать при эксгумации. Здесь же были представители муниципалитета, комиссар полиции и некто мсье Брюнтон.
Пока каменщики и плотники приносили клятву: «Мы, ныне присутствующие, клянемся добросовестно выполнить возложенное на нас задание в меру наших сил и возможностей!», Брюнтон шепнул комиссару полиции:
— Третья эксгумация! Это не святая, а ванька-встанька какой-то!
— Тише! — недовольно одернул его комиссар, который, в отличие от вольнодумца Брюнтона, не был чужд религиозности. К тому же он не присутствовал на предыдущей эксгумации, поскольку получил назначение лишь накануне, и теперь ему не терпелось собственными глазами увидеть, во что превратилось тело монашки, столько лет пролежавшее в могиле.
— В своем письме вы выражали несогласие с решением комиссии, — продолжал бенедиктинец. — Не могли бы вы пояснить, с чем именно вы не согласны?
Мать Мария выпрямилась в кресле, на губах ее появилась презрительная усмешка.
— Церковные власти заставили Мари-Бернарду принять постриг, потому что не могли оставить ее в миру, не подвергая опасности авторитет церкви. И, надо сказать, опасения их не были необоснованными, учитывая характер и воспитание сестры Бернарды. Как правило, пройдя послушание и приняв постриг в Сен-Жильдаре, сестры милосердия получают направление в один из монастырей ордена. Но Бернадетту пришлось оставить в Сен-Жильдаре. Слухи о явлениях Богородицы сделали из нее местную достопримечательность, балаганную потеху, и куда бы она ни шла, вокруг нее собирались толпы зевак.
— В этом нет ее вины, — возразил монах. — Мари-Бернарда, как говорится, оказалась заложницей собственной славы.
— Славы, в высшей степени незаслуженной! — почти выкрикнула игуменья. — Мари-Бернарда Субиру была обычной монахиней-стряпухой, мсье. Кроме чистки овощей да мытья полов, она ни на что не годилась. Тщеславная, упрямая и хитрая!
— Тем не менее, Господь избрал ее… — начал бенедиктинец, но настоятельница не дала ему договорить:
— Глупости! Да, Мари-Бернарда видела нечто. Но неизвестно, что именно.
— Но епископы поверили ей, — заметил клирик. — Папская курия…
— Я и не отрицаю, что ей поверили, — госпожа Возу продолжала. — Ей многих удалость провести вокруг пальца. Даже сейчас трудно убедить людей в том, как сильно они ошибались. Но, что касается меня, я не верю ни единому ее слову!
— Итак, что вам угодно? — спросил доктор Конт у епископа Неверского, словно потчуя гостей за столом.
— Все, что вам удастся извлечь, не портя внешнего вида, — отвечал епископ. — В таких ситуациях выбирать не приходится. Может, пару ребер, матушка?
— Мы хотим, чтобы сердце блаженной осталось в ее теле, — сказала настоятельница хирургу. — Монастырь же согласен принять любую реликвию. Главное, чтобы повреждения можно было прикрыть одеждой. — Она обернулась к епископу. — Мы решили выставить тело нашей сестры в соборе.
— В стеклянной раке? — поинтересовался епископ.