Готический роман. Том 2

Когда первый испуг пройдет, он начнет искать выход из положения, – во всяком случае, так бы поступил Ури. И, конечно, сообразит, что тот, кто его вычислил, бессилен его арестовать. Иначе его бы уже арестовали. А значит, у него еще есть время выполнить задание – насколько Ури мог себе представить сегодняшних боссов Карла, было бы опасно вернуться к ним с невыполненным заданием. Так что Карл скорее всего попытается любой ценой добыть свою кинокамеру, не дожидаясь обещанного ему Брайаном пропуска в хранилище.

Но хранилище надежно заперто, и вход в него круглосуточно охраняется и людьми Меира, и людьми принца. Так что Карлу придется действовать, рисковать, и можно надеяться, что он где-нибудь сорвется.

Раздался звонок к чаю и, пока Ури печальным взглядом провожал счастливцев, свободно покидающих читальный зал, он прозевал момент выхода принца из аннекса. Он заметил это, только когда японец сорвался с места и выскочил в коридор прямо перед носом рыжей девицы, идущей в авангарде царственного сэндвича. Ури поспешил за замыкающим сэндвич телохранителем и под прикрытием его могучего плеча вошел в гостиную. Там все уже были в сборе и толпились у чайного столика. Позвякивали чашки на блюдцах, позвякивали ложечки в чашках, перекликались мужские голоса под аккомпанемент женского смеха.

Все взгляды устремились на принца, хоть в гостиную его маленький отряд вошел без обычных предосторожностей. Наверно неопознанные охранники, высланные на разведку, уже успели убедиться, что все в порядке. Ури оглядел собравшихся. Матери в гостиной не было, а Ян с чашкой в руке стоял у камина, погруженный в серьезную беседу с босоногим викингом, который время от времени надолго припадал к своей керамической кружке. Красная тетрадь лежала там, где Ури ее оставил, она как бы срослась с черной гладью рояля и стала его частью, хоть и яркой, но не бросающейся в глаза.

И Ури испугался: а вдруг Ян допьет свой чай, закончит беседу с викингом, кивнет остальным и равнодушно пройдет мимо рояля, даже не глянув в сторону красного пятна? Нужно было срочно придумать какой-нибудь трюк, привлекающий внимание к тетради. А может не к тетради, а к роялю, – ведь всякий, кто посмотрит на рояль, обязательно заметит тетрадь.

Лучше всего было бы сыграть на рояле, если только Ури не совсем позабыл, как это делается. Ему вспомнились бесконечные часы, проведенные им в детстве у пианино по настоянию матери. Сколько лет разные, сменяющие друг друга учительницы музыки ставили ему пальцы, обучали мудрой архитектонике аккордов и владению непослушной левой рукой! Что-то же от этого должно было остаться? Но сыграть надо не просто десятый вальс Шопена, а что-нибудь разухабистое, – такое, что всех выведет из равновесия.

И Ури решил сыграть «Лили Марлен», которую он лет в двенадцать самостоятельно разучил и лихо наяривал, когда хотел позлить мать. Никем не замеченный, он подошел к роялю и с минуту посидел, беззвучно репетируя любимую песню гитлеровских солдат, а потом собрался с духом и ударил пальцами по клавишам. На середине первого куплета все голоса смолкли и все глаза уставились на него – удивленно, возмущенно, шокировано. Значит, узнали!

Тогда он, чтобы подлить масла в огонь, пропел слова одного куплета, надежней других застрявшего в его памяти. Пел он отвратно, его вокальная неспособность была поводом для вечных ехидных насмешек в гимназии Герцлия, где почти все его друзья успешно выступали в хоровых ансамблях. Но ему было плевать на то, как он поет, хорошо или плохо, – он пошел ва-банк и за шиворотом у него ползали мурашки восторга, смешанного со страхом. Последнее, что он увидел до того, как Толеф вытеснил его со стула и подхватил мелодию «Лили Марлен», было потрясенное лицо Клары, застывшей в дверях гостиной.

Но Ури сейчас было не до нее, – он весь сосредоточился на Яне, который тоже подошел поближе, не выпуская из рук чашку. Ури схватил чей-то освободившийся стул и, подсев обратно к роялю, стал играть в четыре руки с норвежцем и даже подпевать. Оказалось, что тот довольно точно произносит немецкий текст «Лили Марлен». Ян маячил где-то за левым плечом и с наблюдательной точки Ури нельзя было установить, куда он смотрит. Зато прямо перед носом Ури полыхал красный корешок тетради, и, не поднимая глаз от клавиш, он увидел сквозь полуприкрытые ресницы, как локоть Яна уперся в рояль, а пальцы его небрежно, как бы случайно, перелистнули страницы тетради, словно колоду карт. Перелистнули и медленно закрыли. После чего видимая часть Яна исчезла из поля зрения Ури, оставив там только чашку, очень белую на черном. Через секунду над белым, красным и черным возникло заостренное возмущением лицо матери, особенно эффектной в строгом костюме из серебристо-зеленого шелка, украшенном ниткой черных бус.

– По какому поводу вы устроили тут неонацистский праздник, господа? – спросила она тихо, но очень внятно.

И как всегда, когда она выступала в большом обществе, все вдруг замолчали, подтверждая этим молчанием ее правоту и право задавать вопросы. В ответ Толеф перешел на какие-то классические вариации, а Ури сполз со стула и растворился в толпе, выискивая глазами ускользнувшего куда-то Яна.

Чтобы придать смысл своим блужданиям по гостиной, он взял с буфета чистую чашку и направился к чайному столику. Оттуда он углядел широкие плечи и седой затылок Яна, застывшего у окна, за которым уже совсем стемнело.

Ури здесь больше нечего было делать, пора было убираться. Цель достигнута, горящая перчатка брошена к ногам противника, оставалось только ждать, на какие действия тот решится. Ури представил себя на его месте – он был бы уверен, что кто-то в гостиной за ним наблюдает. Небось, для того Ян и выбрал позицию спиной к залу, чтобы видеть в окне отражение каждого, кто вползет в поле его зрения.

Просчитав это, Ури попятился, смешался с потоком завершивших чаепитие, и, оставив чашку с недопитым чаем на буфете, выскользнул из гостиной. На пороге он все же не выдержал, обернулся и увидел, как мать приблизилась к Яну и взяла его под руку.

И только в этот миг он вдруг представил себе, что будет с ней, когда она узнает правду.

Клара

Когда Клара подошла к Яну и просунула руку ему под локоть, ни один мускул в нем не дрогнул. Ей даже почудилось, что у него остановилось сердце, такая странная неподвижность сковала его тело. Встревоженная, она потерлась щекой о его плечо и попыталась заглянуть в глаза, но в лице его тоже ни один мускул не дрогнул, словно он окаменел в приступе внезапного летаргического сна. Его немигающий взгляд был неотрывно прикован к темному окну, за которым не было ничего кроме исчезающих на горизонте последних бликов летнего дня.

– Эй, там, наверху! – шутливо прошептала Клара, стараясь скрыть внезапно охвативший ее страх. – В каких поднебесных высях вас носит? Не пора ли вернуться к нам, на землю?

Ресницы Яна дрогнули. Словно приходя в себя после глубокого обморока, он оторвал взгляд от окна и уставился на нее, не узнавая. Пытаясь и это обратить в шутку, она легонько постучала костяшками пальцев о его твердое плечо:

– Тук-тук-тук, это я, Клара! А ты кто?