— Какие именно мучения?
— Ну, во-первых, я же говорю, бабки будут. И… ты же все время одна дома, а так я буду раньше приходить. А то у нас все… как-то разладилось, вон, ты даже опять за свои картинки принялась.
Наташа резко вскинула на него глаза.
— А ты думаешь, я рисую только потому, что мне скучно? Потому что тебя дома не бывает? Потому что мне заняться нечем, да?
Судя по выражению лица Паши, других версий у него не было, более того, он совершенно не понимал, почему она вдруг заострила внимание на этом пустяковом вопросе.
— Ну а что такое? — он открыл рот и откусил приличный кусок хлеба с баклажанной икрой. — Я понимаю, у нас все начало разваливаться, но теперь все будет чики-пуки. Как только я…
— Паш, а ты ничего не замечаешь в моих картинах?
— Чего? — он, быстро прожевав, откусил еще кусок.
— Каких-нибудь изменений, чего-нибудь необычного? Может, они на тебя как-нибудь странно действуют.
Паша пожал плечами и допил чай. Встал и положил грязную посуду в раковину.
— Да нет. Но они мне не нравятся. И раньше не нравились, и сейчас не нравятся, и было бы лучше, если б ты перестала тратить время на эту ерунду. Существует множество более серьезных вещей.
— Например?
— Мы, например. Я знаю, моя работа… ну, это… ну, портит многое, значит, нам надо посидеть, подумать, как все исправить. Натах, ведь раньше же все нормально было. Надо просто постараться, нужно терпение, может, нам надо сесть, поговорить. Наташик, — он подошел к ней, провел указательным пальцем по ее щеке, — ну, зайка, давай, взбадривайся! Все у нас будет! Ну, все, я пошел, пока! Кстати, на днях на море сходим, да?
Едва слышно хлопнула входная дверь. Несколько минут Наташа сидела неподвижно, потом медленно встала и вышла на балкон. Опустилась и села на маленькую скамейку, свесив руки и рассеянно глядя на сваленное вокруг барахло — какие-то ящики, банки, железки — то, что совершенно не нужно, но выкинуть никак не удается, и оно копится, копится…
Наташа не знала, смеяться ей или плакать. Если бы Паша сказал все это хотя бы три недели назад, она была бы счастлива, она бы постаралась, чтобы все было как прежде, возможно, даже оставила бы картины, но…теперь Паша уже был слишком далеко, и эти слова безнадежно опоздали, как старое письмо, чересчур долго разыскивавшее адресата. Ничего уже не наладится — Паша думает, что они всего лишь идут по разным сторонам дороги, в то время как они уже давным-давно на разных дорогах. Все кончилось, корабли уплыли, и принц уже не найдет свою принцессу. Почему Паша вообще спохватился именно сейчас, так долго не замечая, как все разваливается. И как он наивен, думая что все можно так легко вернуть. И картины…
Ее размышления прервал телефонный звонок. Наташа встала и нехотя поплелась в коридор. Отчего-то ей показалось, что это звонит Лактионов, и некоторое время она позволяла телефону отчаянно звенеть, не решаясь взять трубку, но в конце концов все-таки протянула к ней руку и сердито сказала:
— Да? Слушаю вас.
Звонил не Лактионов, а человек, с которым ей сейчас тоже меньше всего хотелось разговаривать — дед. С тех пор, как они поссорились, Наташа ни разу не была на старой квартире, а общаясь с матерью по телефону, о деде не упоминала вообще, словно никакого деда и не существовало, а если мать о нем заговаривала, Наташа резко переводила разговор на другую тему. Дед, со своей стороны, тоже не предпринимал попыток к примирению, и то, что он вдруг позвонил, Наташу насторожило — ей показалось, что дед приготовил какую-то очередную пакость.
Но начало разговора было обыденно-спокойным. Дед поинтересовался ее делами, здоровьем, работой, рассказал о том, что происходит дома, и Наташа мысленно видела, как он сидит в глубоком кресле возле телефона, прикрыв ноги одеялом и держа трубку в трясущихся узловатых пальцах. Наконец, не выдержав, она резко спросила:
— Что тебе нужно?
ebooksa