— Мне на работу пора! Ты же не хочешь, чтоб меня выгнали?
— Я знаю, как лучше для тебя, — сипло сказал дед. — Я все сделаю, как надо. Светка, змея, нас бросила и ты тоже бросишь, но я знаю как с тобой совладать.
— Что ты говоришь? — рассеянно спросила Наташа. — Слушай, давай я вечером приду и перезвоню тебе, лады? Я опаздываю. Все, пока.
Дед снова начал что-то говорить, но Наташа, не слушая, положила трубку и вернулась на балкон. У нее еще оставалось немного времени, и она хотела побыть на «Вершине Мира» — самом спокойном и самом безопасном для нее месте — и разобраться в своих мыслях и переживаниях, которых накопилось слишком много. Привиделось ли ей то, что случилось с ней, когда она осталась один на один с неволинскими картинами, было ли это на самом деле или порождено ее воображением, которое истосковалось в буднях и захотело ярких и безумных красок. Она была растеряна и испугана. Все рушилось, все привычные стержни подламывались, и все слоны, на которых держалось ее мировоззрение, взбесились и начали разбегаться. Грань между реальностью и мистикой стиралась настолько стремительно, что она даже не успевала за этим уследить. Все бредовое превращалось в логичное, все недопустимое — в единственно возможное, и сама она превращалась в кого-то другого, с иными взглядами на жизнь и на мораль. Наташа упиралась отчаянно, желая сохранить свой прежний внутренний мир — она верила, что все зависит только от людей, все проистекает от их воли, от их склонности к тем или иным поступкам, от их мыслей и чувств. Существовала еще и природа, но то, что происходило, не имело к ней никакого отношения. Где же истина, кто ответит на вопросы, кто вернет ей душевное спокойствие и поможет удержать все на своих местах, кто остановит ее скольжение по ледяной горке, в которую превратилась жизнь?
Наташа оперлась на перила и смотрела на разгорающееся утренним огнем небо — смотрела испуганно и растерянно, словно Ассоль, забывшая, какого цвета паруса должны привести к ней давно ожидаемое счастье.
Утро на базарной площади всегда начиналось одинаково, и Наташа за пять лет изучила все, что составляло этот распорядок. Она появлялась на территории площади без пятнадцати восемь. К этому моменту ворота железного забора были уже отперты, вчерашний мусор изгнан вездесущими дворницкими метлами, оставившими после себя долгооседающие пыльные облака, подъезжали машины и продавцы начинали выкладывать свой товар на железные прилавки, на газеты, на столики и просто на асфальт. Базарная площадь была особым маленьким государством со своими законами, со своими тиранами и стражниками — налоговой полицией, санэпиднадзором, и пожарниками — теми, кто обильно пожинает штрафы на ошибках и недосмотрах, порой применяя самые изощренные методы для создания этих ошибок и недосмотров. Государство делилось на города — ряды: город ларьков и павильончиков, окружавших площадь плотной стеной; город рядов с продуктами пищевой промышленности — от муки до бульонных кубиков и печенья, город овощей и фруктов, город одежды, кассет и косметики, стиральных порошков и канцелярских товаров, деревня лотков с сигаретами, спичками и семечками и деревенька, где торговали укропом, петрушкой и прочей зеленью. Чуть в стороне располагались вовсе уж крошечные поселки, где безприлавочные летом торговали продуктами садов и огородов — ряды ведер, ящиков и газет с овощами и фруктами. Столицей рынка был небольшой город из трех павильонов, где располагалась рыночная администрация. Рынок был государством неспокойным, смутным, крикливым, постоянно готовым к войне и пребывавшим в состоянии ежеминутной слежки за покупателями — чуть появится кто-то, похожий на налогового инспектора, и по городам спешно разнесутся тревожные вести.
К своему павильону Наташа всегда ходила одним и тем же маршрутом, и все вехи этого маршрута знала наизусть.
— Привет! — Кристина — хлебно-шоколадно-пивной ларек, три-пять рублей в день (сравни, Наташа, со своими двадцатью и возрадуйся), больные почки, двое детей-оболтусов, разведена, часто бегает стрелять сигареты.
— О, Наташка, морнинг! Как твое ничего?! — Вадик, реализатор растительного масла, заработок колеблется от четырех до семи рублей в день, пристает ко всем продавщицам моложе сорока пяти, раньше работал на радиозаводе.
— Привет! А че мы такие кислые? А ну улыбочку, улыбочку! — Женька, шофер, привез товар в колбасный павильон, бывший милиционер.
Четыре широкие улыбки, приветливые кивки — корейская семья никогда не здоровается вслух. Перед ними гора ароматных желтых дынь. Сколько они получают в день, не знает никто.
— Привет! Есть сигарета? — Катька, укроп-петрушка, в день едва дотягивает до трех-четырех рублей и покупателей иногда просто не замечает, погруженная в книжки, — первый курс бухучета, скоро установочная сессия.
— Наташка, че опаздываешь?! Ты прикинь, жильцы мои вчера съехали и гладильную доску сперли! Где их искать теперь, хрен… — тетя Аня, исключение из правила — чем толще, тем добрее. Огурцы-помидоры-кабачки-лук-картошка. Каждый месяц сдает квартиру новым жильцам, и каждый месяц те съезжают, прихватывая на память что-нибудь из вещей.
Угрюмый мутный взгляд — Леха — морковка-капуста — сегодня не здоровается, явно с бодуна. К полудню, насшибав на пиво, повеселеет.
Инна — пиво-вода — сегодня тоже не здоровается, и понятное дело — рядом стоит хозяин и любящий муж, со звоном крутя на пальце колечко с ключами от машины (…выручка все меньшает и меньшает! Что?! Ну, конечно, ползаешь тут, как улитка по хрену! Самому что ли вставать?! ну а ты на фига тогда нужна?!)
Викторыч ничего не продает, всегда с похмелья и всегда весел. Викторыч, несмотря на все невзгоды и жизненные трепки, всегда любит весь мир. Уже сидит на перевернутом ящике возле ларьков с баяном и вовсю импровизирует на тему «Батяня-комбат». К баяну прикреплен большой стаканчик из-под йогурта с надписью черным фломастером «Кидать сюда». Неподалеку примостился Сергей Сергеич с тремя ведрами винограда и негромко подпевает. В свободное время рассказывает наизусть желающим Ветхий и Новый Заветы. Бывший учитель русского языка и литературы.
Пройдя сквозь приветствия, улыбки, недовольные взгляды, ругань и скептический шепоток, лишившись трех сигарет и получив пригоршню семечек, Наташа подошла к своему павильону, открыла дверь, перевернула на ней табличку «Закрыто-Открыто», подняла жалюзи, проверила, работает ли холодильник, погрузила в него немного оставшегося пива, воды и водки и начала готовиться к работе. Скоро подъедет хозяин, Виктор Николаевич, прикатит дневная партия товара, и — понеслась конница до десяти вечера.
Проверяя, все ли в порядке, Наташа ехидно усмехнулась. Эта усмешка появлялась у нее каждое рабочее утро, едва ее взгляд падал на полки с блестящим вино-водочным добром. Между двумя из них висело большое гипсовое, покрытое бронзовой краской распятие, на котором довольно упитанный Иисус, страдальчески выгнув шею, с какой-то, прямо-таки похмельной тоской смотрел вправо, на бутылки с водкой «Древнекиев-ская». При хозяине, впрочем, усмехаться не следовало — Виктор Николаевич ничего забавного в наличии распятия среди водки не видел, относился к нему трепетно и в каждый свой приход старательно на него крестился. Наташа вспомнила, как Надя как-то зашла к ней еще в самом начале ее работы в павильоне и у входа с изумлением наблюдала за этой сценой. С того места, где она стояла, распятия не было видно, и казалось, что Виктор Николаевич истово крестится на бутылки с водкой. Уже позже, узнав в чем дело, Надя хохотала чуть ли не до потери сознания, а потом выдвинула богохульственное предложение перевесить Спасителя к полкам с пивом, добавив табличку с яркой надписью «Христос воскрес!», заявив, что это послужит пиву отличной рекламой. Наташе тогда с трудом удалось уговорить подругу не давать Виктору Николаевичу подобных советов.
Рабочий день протекал как обычно. Привезли товар. Заехал Виктор Николаевич, все проверил, окинул павильон хозяйским взором, поинтересовался, не спрашивали ли сегодня «Реми Мартин» или «Курвуазье». Это был ежедневный дежурный вопрос, за которым обычно следовал отрицательный ответ — дорогие коньяки — самые дорогие из всего, что было в павильоне — пылились на полках подолгу, и за все пять лет Наташиной работы их покупали всего семь раз.
После его ухода, Наташа вытащила припрятанный блокнот и начала рисовать, постоянно отвлекаясь на клиентов, выставляя бутылки, хлопая дверцей холодильника, расписывая достоинства товара, щелкая клавишами калькулятора, периодически поругиваясь с придирчивыми покупателями (девушка, а что это тут за осадок? девушка, а почему у вас эта водка дороже, чем там? девушка, а почему сегодня нет такого-то пива? а почему это у вас нет мелочи?). Отпуская товар, она привычно следила, чтобы никто из клиентов не прихватил по рассеянности калькулятор или что-нибудь из холодильника, а также выискивала среди покупателей налоговиков, любящих протягивать деньги через головы (быстрей, быстрей, бутылку пива, у меня без сдачи, я тороплюсь!), а потом, если продавец, чтобы быстрей отделаться, хватал деньги и давал требуемое без чека, — «Ага!» и начиналась процедура выписки штрафа. Но пока было тихо, торговля шла своим чередом — много пива, много водки — вот какие наработки! Во время редких перерывов Наташа выходила покурить и поболтать с соседями или хваталась за карандаш, а день летел мимо — стремительно и незаметно.
ebooksa