Пока смерть не заберет меня

22
18
20
22
24
26
28
30

Алан улыбнулся и прищелкнул пальцами.

— Кажется, Кристо много чего от нас утаил! Например, он ни словом не упомянул о тебе, а стоило бы: с человека, знающего о носферату и не принадлежащего к их семье, лучше не спускать глаз. Или… ты принадлежишь? Впрочем, погоди, расскажешь все по порядку. Мы уже почти пришли.

Перед нами распахнулись двери жилой сверкающей стеклом и неоном высотки. Отделка обширного холла изобиловала мрамором, бронзой и хрусталем, по углам стояли кадки с пышными экзотическими растениями, а у дверей лифта нес вахту человек в форменной красной одежде — не то в ливрее, не то в мундире. Он вежливо и почтительно, едва ли не кланяясь, поздоровался с Аланом и нажал кнопку вызова лифта. Зеркальная кабина стремительно вознесла нас на семидесятый этаж, который, как оказалось, полностью занимала квартира, принадлежавшая Алану. Я едва не уронил челюсть на дорогой шерстяной ковер, на котором стоял: не ожидал я такого размаха! Кристиан не бедствовал, Лючио тем паче, но их жилища казались рыбацкими хижинами в сравнении с квартирой столичного носферату.

Мы прошли через несколько комнат. Вернее, комнатами эти помещения можно было назвать только условно, поскольку разделяли их легкие переносные ширмы. За одной из них я разглядел большой экран, задрапированный светлой тканью и осветительную треногу, какими обычно пользуются студийные фотографы. Вероятно, в стенах прятались датчики движения, поскольку всюду, где мы проходили, вспыхивал мягкий приглушенный свет, источник которого определить не удавалось. Казалось, свет излучали сами стены и потолок.

— Вы здесь живете? — не удержался я.

— И живу, и работаю. Проходи, садись и рассказывай. У нас впереди вся ночь, а утром мы решим, что с тобой делать.

Я сел, куда указал мне хозяин, принял из его рук влажную салфетку и обтер лицо. Жаль, что не удосужился сделать это раньше — засохшая кровь отчищалась с большим трудом. Алан снял куртку и сел напротив, так что нас разделял кофейный столик из лакированного дерева; Аврора устроилась на полу, скрестив ноги на турецкий манер. Без косметики выглядела она совершенно безобидно: с быстрыми карими глазами-рыбками, с гладкими русыми волосами, — стандартно симпатичная, обычная шестнадцатилетняя девчонка. Но если мои догадки верны, как знать, сколько ей на самом деле лет? Пятьдесят? Сто? Двести?

— Поскольку ты ответил на несколько моих вопросов, я отвечу на твой, — заговорил Алан. — Аврора — не носферату.

— Но вампир?

— Да. А ты? Ты не человек, но и не один из нас. Кто ты?

— Я… не знаю. Именно поэтому я искал кого-нибудь из вашего… народа.

— Рассказывай, — сощурился Алан. — А Аврора тем временем сделает для нас кофе.

Повесть моя была не длинной. Рассказчик я неважный, к тому же ограничился только голыми фактами. Ни к чему Алану знать мои чувства и страхи. И все-таки я с трудом перебарывал желание довериться ему: он выглядел таким дружелюбным, в отличие от Лючио, в котором за красивой оберткой угадывалась холодная, жестокая и развращенная душа — если вы давали себе труд как следует приглядеться. Впрочем, вглядывались немногие. Алан казался по-настоящему, по-человечески дружелюбным, без притворства. Казался… но был ли он на самом деле таким? Я пока не знал, и потому говорил с оглядкой.

— Значит, Лючио полагал, что ты можешь быть его сыном, — озвучил Алан суть моего повествования, поднося к губам крошечную фарфоровую чашечку. Моя осталась стоять нетронутой на столике. Не до кофе мне было.

— Да.

— Хм, это интересно. И ты хочешь, чтобы мы помогли тебе установить точно, ошибался он или нет. Именно поэтому ты переворошил своими расспросами весь город.

Я кивнул.

— Ты играешь с огнем, мальчик. Не все такие добрые, как я или Аврора. Твои вопросы могли прийтись кому-нибудь не по душе, и тогда… Тебе не страшно было?

— Нет.

Это была правда. Бояться я перестал давно, после того, как на меня и на Кристиана обрушились все эти ужасные события, спровоцированные Лючио. После того, как я едва не стал его рабом, страха за свою жизнь мне испытывать больше не приходилось. И вовсе не потому, что мне стало все равно, жить или умереть. Просто я знал, что смогу вытерпеть многое. В том числе и собственную смерть.