— А где вы родились? — вдруг спросил я. Противоречивые чувства охватили меня: понимая умом, что не время и не место пускаться в откровенные беседы с человеком, чье присутствие рядом вызывало отвращение на физиологическом уровне, я все же ничего не мог поделать со жгучим любопытством. Прожив в непосредственной близости от Алана пять лет, я почти ничего не знал о нем. И впервые за все годы он вдруг пустился в подобные откровения. Упускать момент было нельзя.
Алан быстро взглянул на меня, его глаза блеснули удивлением.
— Какая разница? Того места, откуда я родом, не существует уже несколько сотен лет. Нет больше ни моей страны, ни моего народа.
— И все-таки?
— Стоял когда-то на реке Оронта город Антиохия,[3] — не очень охотно проговорил Алан. — В тысяча девяносто восьмом году от Рождества Христова, после долгой осады, в город вошли рыцари-латиняне. Многие жителей Антиохии, в том числе и мои родные, были убиты, остальных угнали в плен. Меня, как и многих других, увезли в Европу… Ничего удивительного, что среди норманнских рыцарей затесался один носферату, который носил на себе крест и вместе со своими приятелями со спокойной душой грабил и убивал во имя Христа. Этот рыцарь и стал моим хозяином. Превращение же состоялось только спустя два года, поскольку в девяносто восьмом мне было четырнадцать… Устроит тебя такая исторически-биографическая справка?
Хоть я всегда считал Алана европейцем — по большей части из-за его европейского, и наверняка ненастоящего, имени, — все же его южное — или, быть может, вернее сказать "восточное"? — происхождение удивления не вызвало. Надень он, скажем, арабское платье, получился бы настоящий сарацин. Заинтересовало меня другое.
— Вы были обычным человеком до превращения?
— Нет. Мой отец был носферату; я не знал его, так же как вы с Лючио не знали своих матерей. Агни счастливее многих, — добавил он задумчиво. — Она знает обоих родителей. Как все-таки странно: лишь очень немногие из нас способны зачать и родить ребенка, но если кому-то выпадает такое счастье, ребенка часто бросают без всяких сожалений на произвол судьбы… — он помолчал, потом взглянул на часы и заговорил уже совсем другим тоном:
— По-моему, ты отдохнул уже достаточно. Что скажешь?
— Я готов ехать, — отозвался я, приподнимаясь.
— Еще минуту подожди. Теперь чувствуешь Агни или нет?
Прислушавшись к себе, я покачал головой. Вообще Агни я чувствовал слабо, гораздо хуже, чем Аврору, и объяснял это незавершенностью связи. Теперь же не чувствовал ее вовсе. Алан поджал губы.
— Плохо. Возможно, Хэтери перекинула связь на себя. И это значит, что добром договориться Кристо не сумел…
— Но как это может быть? — разволновался я. — Вы ведь говорили, что существующую связь может перекинуть на себя только более сильный?
— Верно. Но еще я говорил, что ты не умеешь обращаться со своей силой… Ты упустил связь и даже не понял этого. Все, вот теперь вставай. Поехали.
Однако сам он не торопился покидать кресло. Проследил взглядом, как я шел к двери, стараясь держаться от него подальше, и вдруг проговорил резко, злобно перекосив рот:
— Прекрати дергаться. Сказано уже было, не собираюсь я тебя больше трогать. Или полагаешь меня насильником?
— Да, полагаю, — я вспыхнул, но посмотрел ему прямо в глаза, подивившись мельком несусветной наивности вопроса: даже если оставить в стороне всю физиологическую составляющую наших отношений, то чем, по его мнению, он занимался все пять лет, как не насиловал мой разум и мою душу?
— Зачем же обратился ко мне, если я тебе настолько противен? — поинтересовался он, и глаза его сузились. Неужели удалось задеть его больное место? с удивлением подумал я. Неужели и его можно ранить? Я-то думал, что от сердца его за столько лет осталась одна головешка.
Но не успел я ничего сказать, а он уже усмехался: