Наша школа стояла примерно на полпути между домом и университетом, где работал папа. Я ускользнула из раздевалки через черный ход. На мостовой и во дворах лежал снег, а на тротуарах — нет, так что идти было не скользко. Университет располагался всего в пяти кварталах от школы, а через особенно оживленную улицу меня перевела какая-то заботливая тетенька. Здание, где работали психологи, я отыскала без труда, потому что уже много раз бывала тут с папой.
Резная входная дверь оказалась для меня слишком тяжелой. Пришлось сесть прямо на холодные ступеньки и ждать, пока не появится кто-нибудь взрослый, и уж тогда проскользнуть внутрь. С папой мы обычно поднимались на лифте на четвертый этаж, к нему в кабинет. Будь он тут, мы бы и сейчас так поднялись, и он взял бы меня на руки, чтобы я сама нажала кнопку, иначе мне было не дотянуться.
Так что мне пришлось подниматься пешком, по лестнице. Я не знала, что от этажа до этажа два пролета, и потому, хотя считала пролеты очень старательно, ошиблась этажом и вышла в коридор слишком рано. Но ничто не указывало на мою ошибку — вестибюли первого, второго и третьего этажей ничем не отличались от нужного мне четвертого: те же стены, выкрашенные зеленой краской, те же объявления, тот же питьевой фонтанчик, а по обе стороны коридора — одинаковые деревянные двери. Я постучалась в ту, которая, как мне казалось, вела в папин кабинет, но открыл мне незнакомый мужчина. Он явно решил, что я балуюсь.
— Нечего тебе тут делать, — сердито сказал он. — А ну марш отсюда, не то полицию вызову.
Он захлопнул дверь у меня перед носом, и от этого «бах» и собственного замешательства я чуть не разревелась. К тому же я была закутана, и теперь мне стало ужасно жарко и неудобно.
Пришлось ретироваться на лестницу, и там я некоторое время сидела на ступеньках, хлюпала носом и размышляла. В вестибюле на первом этаже, у самого входа, прямо на полу стоял здоровенный глобус. Мне нравилось его раскручивать, зажмуриваться и наугад тыкать пальцем — то в Азию попадешь, то в Эквадор, а то прямиком в раскрашенную синеву океана. Я подумала — может, стоит вернуться в вестибюль с глобусом и начать поиски с самого начала? У меня никак не укладывалось в голове, в какой же это момент я ошиблась, зато казалось, что уж на второй-то раз я не заблужусь. Я ведь столько раз бывала у папы на работе.
А слезы все текли и текли, и это было хуже всего. Ревет только мелкота, это Скотт Арнолд так всегда говорил — сначала доведет меня до слез, а потом и скажет. Я изо всех сил постаралась, чтобы никто меня не заметил, и, прежде чем отправиться в обратный путь, вниз, выждала, пока лестница не затихнет. Раз никого нет, можно идти.
Однако на этот раз мне не удалось отыскать глобус. В какую дверь с лестничной площадки я ни тыкалась — они все вели в очередной зеленый вестибюль с одинаковыми рядами деревянных дверей. Похоже, мне уже и дорогу на улицу не найти. Мне становилось все страшнее. Даже если я найду папин кабинет, у меня просто не хватит духу постучать — а вдруг из-за двери опять высунется незнакомый дядька и рявкнет?
Наконец я решила спуститься в подвал, туда, где располагалась лаборатория с животными. Может, повезет, и я встречу там папу или кого-нибудь из его студентов, в общем, хоть кого-то знакомого. Я спускалась, и спускалась, и спускалась, пока ступеньки не кончились, и тогда толкнула дверь.
Свет в подвале был совсем другой, потому что окон здесь не было, — и запах тоже. Резко пахло зоопарком и дезинфекцией. Тут я тоже бывала не раз и знала, что от обезьяньих клеток лучше держаться подальше: стоит подойти, и обезьяны вцепляются в прутья и начинают трясти решетку, скалить зубы, рычать, а если зазеваешься — пытаются схватить. Обезьяны хоть и маленькие, но сильные. Они еще и укусить могут.
За обезьяньими клетками помещались крысиные, поставленные одна на другую. Их тут было так много, что получались целые ряды, а между ними проходы, как в супермаркете.
Крыс всегда сажали в клетку поодиночке. Каждая кромсала на клочки газетную подстилку и устраивала себе из этих конфетти мокрое пованивающее гнездышко. Завидев меня, крысы вылезали из своих уголков и глядели вслед, держась лапками за прутья решетки и деловито подергивая носом. Это были капюшонные крысы, с темными мордочками и острыми зубками. В крысиных глазах мне померещилось сочувствие. Как будто крысы за меня волновались, что я тут одна, без папы, заблудилась, и от этого у меня на душе полегчало.
В конце очередного прохода между клетками я наткнулась на незнакомого человека — высокого, светловолосого, с бледно-голубыми глазами. Он присел на корточки и пожал мне руку, так что варежка, пришитая к моему рукаву, закачалась. «Я здесь абсолютно чужак, — со странным выговором сообщил он. — Прибыл очень недавно. И потому не со всеми знаком, как тому следует быть. Мое имя — Видкун Фрейн». Из нагрудного кармана его рубашки выкарабкалась большая капюшонная крыса. Глазки ее смотрели на меня с тем же озабоченным выражением, что и у крыс в клетках. «Но я не совсем в одиночестве, — объяснил белокурый человек. — Познакомьтесь, Крысиный Король собственной персоной».
Из-за этого выражения глаз я и сказала Крысиному Королю, как зовут папу. И мы все поехали в лифте на четвертый этаж.
Мой спаситель оказался норвежским психологом, он приехал в Штаты поработать с моим папой и его коллегами — они исследовали всякие теории обучения и заставляли крыс бегать по лабиринтам. Дома, в Осло, у Видкуна остались жена и сын, ровесник моего старшего брата. Папа очень обрадовался, когда увидел гостя. А когда он увидел меня, то обрадовался гораздо меньше.
Я старалась сохранять собственное достоинство и потому упоминать про Скотта Арнолда не стала. А та дверь, в которую я стучалась в самом начале, вела в кабинет администратора, который и раньше так себя вел. Мне папа сказал, чтобы я больше не заявлялась к нему на работу без спросу, а Видкуну — чтобы приходил к нам сегодня ужинать.
Видкун не раз навещал нас и даже пришел к нам на Рождество, потому что его семья была далеко. Мне он подарил книжку «Замки и драконы. Сказки со всех концов света». Не знаю, почему он выбрал именно ее, — может, продавец посоветовал, а может, книжка нравилась сыну Видкуна.
В любом случае подарок попал по адресу. Я перечитывала книжку снова и снова, она полюбилась мне, как никакая другая, и росла вместе со мной, как и положено по-настоящему хорошим книгам. Так что тех, благодаря кому я стала писательницей, было двое. Первый — мой отец, психолог, специалист по стимулам и реакциям, который у себя в лаборатории верил в то, что натиском можно добиться чего угодно, но в моем воспитании ограничивался педагогическими параболами и гомеопатическими дозами Эзоповых басен.
А вторым был Видкун Фрейн, которого я едва знала, — незнакомец из далеких краев. Он показал мне на том большом глобусе в вестибюле свою родину и как-то на Рождество подарил книжку, которую я полюбила больше всех книг на свете. Больше я про Видкуна почти что ничего не помню. Негромкий голос и мягкие манеры. Озабоченные глазки Крысиного Короля, высунувшего нос у него из кармана. Имя Видкуну родители выбрали неудачно, как мне позже объяснил папа, — так звали печально известного норвежского предателя.[22] Наверное, нелегко ему приходилось в школе, сказал папа, и я это запомнила.
Во всех сказках в «Замках и драконах» было полным-полно разных волшебных событий. Правда, до того, как история подойдет к счастливой развязке, могло произойти много чего ужасного, но ужасам все-таки всегда был какой-то предел. Хорошие получали по заслугам, злодеи — тоже. Эти сказки щадили читателя куда больше, чем братья Гримм или Андерсен. И прошло много-много лет, прежде чем я достаточно окрепла душой, чтобы читать по-настоящему мрачные истории.
ebooksa