Огни. Гениальность — огонь, посланный небесами, не всякий мозг способен его принять.
Повеяло тонким благоуханием. Этот аромат знаком ему — не запах мазей, которые она собственноручно изготавливала, а потом втирала в темно-рыжие завитки волос, а присущий ей одной сладковатый запах. О да. Однажды он писал ей: «Я спешу к вам — не мойтесь». Она была одной из тех редких женщин, кожа которых никогда не приобретает нечистого запаха, как и ее дыхание, когда она говорила с ним по утрам, — сладкое, всегда сладкое, и ее очарование только усиливалось, если она воздерживалась от ванны.
Мария Жозефа. Жозефина.
Он открывает глаза и в сумрачной полутьме маленькой спальни ее стоящей возле камина. На ней белое платье. Это не одно из тех скандальных платьев, что много лет назад носили в Мальмезоне некоторые из ее подруг, вроде тех, что при попадании воды становились прозрачными. Это одеяние императрицы. А на голове у нее золотой королевский венец, тот самый, что он сам на нее возложил. В ту ночь после коронации, когда они остались одни, она надела диадему специально для него.
Жозефина.
— А вот и я, — говорит она.
На вид ей немного за двадцать, как в тот день, когда они впервые встретились. В ушах мерцают жемчужины. Кожа свежая и цветущая. Красивая женщина. Единственная, кого он действительно любил — почти.
— Ты совсем не скучал по мне, — говорит она.
— Всегда.
— Нет, никогда, как только я постарела.
— Ах, Жозефина. Но теперь… ты снова молода.
— Все это время я ждала тебя. Однажды я видела тебя в Мальмезоне, ты одиноко сидел на троне и горевал по мне. Неужели ты не хочешь быть со мной сейчас?
— Больше, чем могу выразить словами, — вздыхает он. — Лежать в твоих объятиях. Отдыхать возле тебя.
— Так почему бы тебе не прийти ко мне?
Что-то ударяет в него — жестко, словно пуля. Старая рана в ахиллесовом сухожилии — как символично — начинает болеть. Он приподнимается на локте, ощущает болезненную пульсацию в животе и понимает, что полностью проснулся.
— Кто ты?
— Я Жозефина! Помнишь тот домик и красные герани, цветущие в горшках, цветы, привезенные мной с Мартиники. И Храм Любви в садах…
Он пытается рывком соскочить с кровати, но встает с трудом. Голова кружится, опять эта лихорадочная слабость, обычная в зараженной малярией дыре, куда сослали его англичане, чтобы уморить наверняка.
Когда он наконец спускает ноги на вытертый ковер и поворачивает голову, она исчезает.
Да, это лихорадка. И ничего больше. Короткий приступ горячки. Но как это на нее похоже — заставить его спешить к ней навстречу даже ценою жизни — именно этого хотела бы призрачная Жозефина. Она всегда сначала пыталась отослать его подальше, чтобы самой развлекаться с другими. А потом, когда он влюбился в ту польскую девочку, Жозефина захотела быть с ним рядом. И теперь, появившись из потустороннего мира, которого не может быть, она нетерпеливо спрашивает: «Почему бы тебе не прийти ко мне?»