Один раз в пять дней он наслаждается своим уединением. Возможно, позже он позовет кого-нибудь и продиктует очередной фрагмент воспоминаний. Но теперь, если быть честным, стремление оставить после себя записки все больше уступает необходимости — необходимости ничего не делать.
Он, герой, генерал, король, император, когда-то правивший почти всей Европой. О, он мог держать в своих руках весь мир. Мир летел ему навстречу с той же нетерпеливостью, с какой он вел вперед свои армии.
А потом…
Ему кажется, что он прожил невероятно долго. Жизнь разворачивается убегающей назад лентой суматохи сражений и пышных церемоний, уюта домашних сцен, власти, могущества, ликования и отчаяния. Но, как обычно, ничего не показывает впереди. Никогда.
Опять болит живот, но он болит всегда. И всегда болел. Его тело разрушается. Ему повиновались люди, а вот механизм собственного тела редко подчинялся безоговорочно. Он вынужден воздействовать на тело усилием воли, а теперь, как иногда бывало и в прошлом, тело обманывает и предает его. В конце концов, и все остальные свидетели его падения спешат напасть, словно трусливые гиены, спешат ударить, разорвать на куски.
Снаружи доносится какой-то шум? Что это? Из-за двери, ведущей в личные комнаты, его негромко окликает камердинер Маршан. Очевидно, его опять вызывает для беседы английский губернатор Лове. Рыжеволосый подлиза. Уйдет ли он, наконец?
Ушел. Он рассеянно, но с оттенком прежней твердости, отдает распоряжение:
— Протри все, к чему он прикасался.
Дом стоит высоко, на унылом плато, в окружении чахлых скрюченных эвкалиптов. Здесь ветры ревут, словно настоящие трубы. Всего три ночи назад еще одно новое деревце лишилось ветвей. Закрыть зеленью серость и черноту камней на такой высоте гораздо труднее.
Кроме этого дома — этого места — здесь стоит хлев, прачечная и конюшня. Все кое-как сколочено и залатано, чтобы приспособить для жизни людей. Вечно влажные полы трещат и смердят застарелой гнилью. В буфетах шныряют крысы, грызут красное дерево, которое все равно гниет из-за постоянной сырости так же, как и книги. Серебряную лампу в его спальне чистят каждый день, и она на короткое время возвращает свой тусклый первоначальный блеск. Все остальное серебро пропало. Он был вынужден с ним расстаться. Пришлось продать его по дешевке этому дьяволу Лове, он бы все равно не позволил купить серебро никому другому из городка. Там всегда полно предупреждений, запрещающих горожанам вступать в какие-либо отношения с живущими наверху врагами-французами. Его передвижения официально ограничены пространством в радиусе нескольких миль от «дома». Иногда он скрывается — но нет, он уже давно перестал об этом беспокоиться. Он привык целыми днями сидеть в седле или шагать пешком. Во время русской кампании, когда боль мешала ехать верхом, он вместе со своими солдатами проходил милю за милей по грязи и снегу бескрайних равнин.
Он размышляет о Москве, о горящей Москве. Этот красивый, увенчанный куполами город превратился в костер только назло ему, чтобы его остановить. Если бы у них не оставалось другого выхода, они стерли бы с лица земли всю Россию целиком. Он вспоминает царя, которого очаровал и склонил к договору, словно глупую девчонку к постели.
Серый сумрак снаружи тускнеет и постепенно сменяется густой синеватой темнотой. Солнце, должно быть, село. Осталось только перетерпеть вечер. Одержана еще одна победа. Еще один день свален в беспорядочную груду истории.
Конечно, сразу после того, как его сюда привезли, он часто думал о побеге. Даже теперь, до сих пор, ему не дают покоя эти мысли, как он сам не дает покоя противному Лове, который постоянно рыщет где-то поблизости. И все же о побеге не может быть и речи.
Он сам верит, что смирился с этим.
А потому только его мысли могут на время убежать, чтобы скрыться в книгах и воспоминаниях, в его размышлениях и мечтах.
Что-то негромко зашуршало.
Может, это крыса пробежала в книжном шкафу или под походной койкой в соседней комнате?
Крысы определенно становятся все более смелыми и шумными.
Кроме них, в этих двух комнатах все равно никого нет.
ebooksa