От него пахло Сэмюэлем, чистотой и свежестью, и, хоть он давно не был в Монтане, — домом. Гораздо лучше, чем одеколон Тима.
И все же… все же…
Только сегодня днем, разговаривая с Хани, я признала, что у моих отношений с Сэмюэлем нет будущего. И это признание прояснило еще кое-что.
Я любила Сэмюэля. Любила всем сердцем. Но не хотела навсегда связывать с ним свою жизнь. Даже не будь Адама, я чувствовала бы то же самое.
Почему же я так долго этого не признавала?
Потому что Сэмюэль нуждался во мне. За пятнадцать лет, отделявших тот день, когда я убежала от него, прошлой зимы, когда я снова его увидела, что-то в Сэмюэле сломалось.
Старые вервольфы очень уязвимы. Многие сходят с ума, и их приходится убивать. Другие чахнут, отказываются есть — а голодный вервольф чрезвычайно опасен.
Сэмюэль по-прежнему все говорил и делал правильно, но иногда мне начинало казаться, что он следует какому-то сценарию. Как будто думает, что вот это меня тревожит, или об этом следует позаботиться, и начинает действовать, но недостаточно энергично или с небольшим опозданием. А когда я в обличье койота, острое чутье говорит мне, что Сэмюэль нездоров.
Я до смерти боялась, что, если скажу ему, что никогда не приму его в качестве пары, он уйдет куда-нибудь и умрет.
Отчаяние заставило меня ответить на его поцелуй чересчур страстно.
Я не могу потерять Сэмюэля.
Он с легким удивлением во взгляде оторвался от меня. В конце концов, он ведь вервольф: он, несомненно, учуял мою печаль. Я протянула руку и коснулась его щеки.
— Сэм, — сказала я.
Он очень важен для меня, и я его потеряю. Сейчас или позже, когда погублю нас обоих, выбираясь из мягкой заботы, которой он меня окружил.
У него было торжествующее выражение, но оно сменилось более мягким, когда я произнесла его имя.
— Знаешь, ты единственная так меня называешь — и только когда расчувствуешься, — прошептал он. — О чем ты думаешь?
Иногда Сэмюэль слишком умен и проницателен.
— Иди играй, Сэм, — я оттолкнула его. — Все будет в порядке.
Я надеялась, что говорю правду.
— Хорошо, — негромко согласился он и все уничтожил, самодовольно улыбнувшись Тиму. — Поговорим позже.