– А ты как поступил бы?
– Какая разница, как поступил бы я? Ты – не я, ты отдельный человек, самостоятельная единица. Ты взрослый, сам принимаешь решения и несешь груз последствий. Я твой отец, я всегда буду рядом, пока жив, и нести этот груз я помогу, если будет тяжело. Но решения ты должен принимать сам, без меня.
А про себя думал: «Что я творю? Зачем? Для чего я толкаю своего сына прямо в пропасть? Но я действительно не знаю, как ему следует поступить, чтобы результат не оказался разрушительным. Разрушительным для всех нас, но в первую очередь – для самого Юрки».
– Я понял, – угрюмо ответил Юра и ушел в свою комнату.
Через минуту из-за стены послышались звуки какой-то рок-музыки: сын включил магнитофон.
Николай тяжело поплелся на кухню, поставил чайник.
Ему хотелось умереть.
Петр Кравченко
Речь Николая Андреевича делалась все медленнее, он чаще стал прерываться, умолкать и уходить мыслями куда-то далеко.
– Вы плохо себя чувствуете? – спросил Петр. – Хотите вернуться домой? Может, надо таблетку принять?
– Не надо, – ворчливо отозвался Губанов. – Со мной все нормально. Посидим здесь. Воздух сегодня вкусный. Если от всей этой карантинной канители и есть какая-то польза, так только в том, что люди стали меньше ездить на работу. Соответственно, и машин меньше, и выхлопа. Раньше в городе совсем нечем было дышать, а сейчас ничего, получше. Плесни еще пять граммов, и я доскажу. Уже немного осталось. Сегодня и закончим с тобой.
Он помолчал, дождался, пока Петр нальет коньяк, неторопливо выпил.
– Закончим и попрощаемся.
Петр почувствовал, как в горле встал ком, глаза обожгло. Ну елки-палки! Разве можно взрослому мужику быть таким чувствительным! Стыдоба.
– Вы не хотите, чтобы я приходил? Я вам надоел? – произнес он, усиленно делая вид, что не понял смысла сказанного.
Губанов хмыкнул:
– Ты дурака-то из себя не строй, журналист. Ладно, идем дальше. Тот двести двадцать третий отпечаток принадлежал не Левшину, так что зря Юрка с Телегиным колотились. Конечно, фотография – это не сам образец, формула могла быть неточной, любительская техника тех времен – совсем не то же самое, что нынешняя, цифровая. Но на образце отчетливо виден был шрам от пореза, глубокий и давний. А на карте Левшина никаких шрамов не обнаружено, ни на одном пальце.
– А чей же это был след?
Николай Андреевич почему-то рассмеялся, потом протянул Петру открытую ладонь. На подушечке указательного пальца отчетливо виднелся старый шрам.