– Правильно?
– Правильно. А теперь со словами: «Уж год люблю я».
Ему вдруг стало неловко. Почему-то смущал мальчик, который на самом деле не обращал на них ни малейшего внимания. Юра невольно покосился на маленького музыканта, но Игорь деловито ставил карандашом знаки в нотной тетради и даже головой не повел, когда «мамин гость» вдруг начал мычать.
– Уж год люблю я, – замурлыкал Губанов, стараясь издавать как можно более тихие звуки.
– Медленнее, – строго произнесла Татьяна Васильевна. – Не надо так торопиться, там четверти и половинки, а вы гоните, как будто поете шестнадцатые. Петь длинные ноты не так просто. Давайте еще раз.
Он сделал новую попытку, стараясь тянуть звуки, и почувствовал, что на «ю» петь действительно трудно.
– А теперь то же самое, только «С первой же встречи».
Юра пропел. А ведь и в самом деле! Три «е» дались куда легче. Вот, оказывается, в чем смысл внесения изменений в текст! Суть не меняется, а вокалисту облегчение.
– Понял, – радостно сказал он. – Спасибо за науку, Татьяна Васильевна. Получается, можно вообще все либретто переписать?
– Теоретически – да, если нужно. Вот взгляните. – Она осторожно листала клавир, и Губанов видел карандашный текст на многих страницах. – Здесь от первоначального текста камня на камне не оставили. Всю партию Альфреда сделали под исполнителя с конкретными проблемами.
– Но поправки не на каждой странице, – заметил он.
– Само собой. По этому клавиру занимались тенор, который готовил Альфреда, и его концертмейстер. Поэтому все поправки касаются только одной партии. Где в сцене нет Альфреда, там и изменений нет. Другие вокалисты занимались с другими концертмейстерами и по другим клавирам.
– А почему вы сказали, что этот клавир – ваш самый любимый?
Дорошина поставила ноты на пюпитр и снова села на табурет перед роялем.
– Потому что он очень старый. Каждый раз, когда я беру его в руки, то представляю, как какие-нибудь барышни из хороших семей, в длинных платьях, занимаются музыкой в просторной комнате, окна распахнуты, лето в разгаре, доносятся запахи сирени или жасмина… В общем, сцены из старинной жизни, – она рассмеялась немного грустно. – Этот клавир издан в тысяча восемьсот девяностом году. Только представьте, через сколько рук он прошел за почти сто лет, сколько музыкантов занималось, глядя вот на эти самые страницы! Столько жизней, столько судеб! Вся энергетика этих людей перешла в клавир, я ее чувствую, когда прикасаюсь к нему.
Дверь распахнулась, в класс вальяжной походкой вошел мужчина в свободной белой рубашке, заправленной в узкие облегающие штаны старинного покроя, и короткой расшитой бисером жилетке.
– Фигаро здесь! – пропел он.
Потом демонстративно-церемонно поклонился Губанову.
– День добрый, молодой человек! Мне пора ревновать? Или можно повременить?
– Ну Володя, – с укором протянула Татьяна Васильевна. – Познакомься: это Юрий, он из милиции.