– Как бы не так! Невместно мне, природному князю, под Линьком каким-то быть! А еще скажу: неприметлив ты, Дмитрий Иванович. Главного не углядел.
– Что?! – взревел грозный государь, однако Глеб был непуглив.
– Вон туда погляди. – Показал на Шельмину повозку. – Поди, поди. Браниться после будешь.
Яшка широким махом сдернул с бомбаст мешковину. Четыре чухи тускло заблестели железными боками.
– Пушки! – ахнул Дмитрий, да так к ним и кинулся. Стал похлопывать, оглаживать. – Да какие важные! Железные!
Загоревшимися глазами ожег Шельму:
– Ты кто? Пушкарь?
– Я самый и есть, твоя великокняжеская милость! – лихо рявкнул Яшка.
С большими государями надо держать себя просто и ясно. Говори, что они хотят услышать, не перечь и не болтай лишнего. Пушкарь так пушкарь. Нам-то что?
Глеб Ильич золотого правила не знал, встрял с объяснениями: это-де купец из Кафы, звать так-то, имущества не пожалел, чтоб за Русь-матушку постоять, но великий князь чепухи не услышал. Только имя.
– Что они могут, твои пушки, Яков? Далеко ль палят? Хороши ли в поле?
– Это не просто пушки, а бомбасты, самоновейший немецкий снаряд. Жахнет мелким каменьем – полк положит. Вдарит чугунным шаром – крепостную стену пробьет.
Московский государь крякнул от удовольствия.
– Молодец, пушкарь. Ишь, хват какой!
А тарусского князя обнял, троекратно облобызал.
– Угодил ты мне, Глеб. Ох, угодил! Ни к кому тебя под начало не отдам. На походе встань сразу за моей дружиной. А в сражении назначу тебе самое лучшее место.
Услыхав это, Шельма сказал себе: нынче же ночью сбегу, никакой Сыч не удержит. Попасть на лучшее место в сражении с Ордой? Лучше сразу в могилу закопаться.
Лучшее место ныне могло быть только одно: подальше отсюда.
Не сбежал.
Великий князь приставил к пушкам и «пушкарю» для вящего сбережения сугубую охрану, десяток ближних дружинников. Не люди – псы цепные. По нужде и то одного не отпускали.