Чудовище Франкенштейна

— Но мы бы сказали, если б могли, сударь, — добавил он.

— У тебя акцент, — подозрительно сказал вояка. — Ты не венецианец. Кто ты?

— Простите моего друга, — опередил меня Лучио. Он потянулся, чтобы погладить мою руку, но промахнулся на пару дюймов. — Он всю неделю провалялся в жару.

Капитан тотчас отпрянул и сплюнул в отвращении.

— Вы, нищие, хуже крыс в этом грязном городе, — сказал он. — Чтоб я больше не видел вас во дворе.

Лучио кивнул и заулыбался. Наконец я сказал, что капитан ушел.

— Какую же глупость ты совершил, — сказал он, и улыбка сошла с его лица. Он нащупал на земле свои пожитки и стал связывать их в узелок.

— Не уходи.

Он даже не догадывался о моих чувствах. Всю жизнь я избегал чужого внимания. А теперь, когда нужно было стать невидимкой, я выдал себя самого, да еще подвел Лучио.

— Завтра тебе придется подыскать собственное место, дружок.

Слова застряли у меня в горле. Я еще нигде так долго не оставался, ни разу не становился столь открытым и уязвимым. Дружба с Лучио была чудом, за одну неделю мне сказали больше слов, чем за прошедшие двадцать лет, причем добрых слов. Но со мной он пропадет.

С того момента прошло много часов. Я сижу в звоннице и пишу в дневник. Мирабелла дремлет рядом, положив голову на мою руку. Я даже мечтать не мог о постоянном женском присутствии, но молчание Мирабеллы лишь усиливает мою тоску по словоохотливому попрошайке. Если б он только знал причину моей опрометчивости…

У Лучио есть жена и ребенок. Он вовсе не бесчувственный человек. Он поймет.

Пойду и все расскажу ему сию же минуту. Он много раз объяснял мне дорогу, приглашая на ужин. Я расскажу про Мирабеллу, а завтра мы найдем новое место и будем вместе просить милостыню.

Позже

Мой отец был прав. Я гнусная тварь, пародия на человека.

Проплутав по переулкам и мостам, я наконец отыскал жилище Лучио — в развалинах одного из множества зданий, разрушенных Бонапартом. Трудно сказать, чем оно было раньше — церковью или дворцом: лишь три ветхие внутренние стены стояли посреди строительного мусора. Вместо потолка через них перекинули дюжину досок, которые накрыли брезентом. Над отверстием, служащим дверью, прикрепили еще один кусок брезента. Теперь он был свернут, и в глубине виднелся Лучио. Рядом с ним сидела худая, бледная женщина со спящим младенцем на руках.

У входа горел неяркий костер, словно зазывая меня в гости к Лучио. Я остановился, задумавшись, что сказать, открыть ли всю правду? Если бы я не замешкался, возможно, ничего бы и не случилось, но я застыл и прислушался, став свидетелем того, чего не имел права видеть.

Я подкрался ближе. Хотя их жилище было унылым, меня оно почему-то очаровало. Я жадно все рассматривал и напрягал слух, чтобы не пропустить ни слова из тихой супружеской беседы.

— Славный денек, — начал Лучио. — Сегодня в воздухе пахло Римом и Флоренцией.