— Я прощаю тебя. — Уолтон натянуто улыбнулся. — Видишь, как легко и быстро? Ты никогда не испытаешь тех страданий, что выпали мне. Я прощаю тебя, дорогая сестра.
Она прижала к губам кулак и расплакалась.
С глаз Уолтона на миг спала пелена, и он сказал Уинтерборну:
— Вы позаботитесь о ней лучше, чем я.
И убежал в лес.
Маргарет проревела всю дорогу домой и продолжала рыдать еще много часов подряд, пока не уснула.
С тех пор она с каждым днем все больше беспокоилась о расходах. Просматривала каждый счет, беспрестанно складывала суммы, внимательно изучала изорванные билеты, после того как они вдвоем ходили в музей или в театр. Она рассказывала, сколько можно сэкономить за неделю, если взять на завтрак лишнюю булочку и приберечь ее на обед. Поначалу Уинтерборн думал, будто она сожалела, что ему пришлось погасить долги ее брата. Но потом докопался до истины: Маргарет собиралась послать сбережения Уолтону, дабы помочь ему в поисках. Она считала, что смерть чудовища и возвращение брата домой помогут загладить ее вину.
— После этого я отправлял Роберту деньги каждый месяц — только ради нее, — прибавил Уинтерборн. — Он никогда не благодарит. Принимает как должное. Со времени нашей встречи Уолтон еще больше деградировал. Раньше он был не в своем уме, но все же говорил с какой-то безумной логикой. Его немногочисленные письма за минувшие годы показывают, что он лишился оставшихся крупиц рассудка.
Уинтерборн сел на одну из каменных скамеек, стоявших вдоль тропинок. Но то ли от холода, то ли от беспокойства — тотчас вскочил.
— Бедная моя жена… когда я с ней познакомился, она была такой приветливой и ласковой. Вы бы ее просто не узнали, мистер Оленберг. Даже после смерти мужа, мистера Сэвилла, она оставалась волевой женщиной и не изводила других своими переживаниями и слезами. Но потом, незадолго до нашей свадьбы, она перестала быть… собой… хотя мы поженились так быстро, что я не могу сказать, что она за человек на самом деле. Наверное, не надо мне было жениться на ней столь поспешно. Ей хотелось замуж, и она не могла ждать. Но, быть может, все это связано с тем, что она не нагоревалась по мистеру Сэвиллу.
Под конец Уинтерборн стал ходить взад-вперед, а затем вдруг зашагал прочь по тропинке. Я молча шел рядом, ожидая продолжения. Наконец он со вздохом сказал:
— Что бы ни послужило тому причиной, моя бедная жена постепенно изменилась. Поначалу это было почти незаметно: словно из пиджака вытянули одну нитку, потом другую… но вдруг распустилась следующая, и пиджак начал обтрепываться. Потом Маргарет воссоединилась с братом. И уже не просто нитки распускались, а кто-то кромсал пиджак ножницами. Столь быстрого и внезапного перевоплощения я даже представить себе не мог. Наконец пришлось признать, что назад дороги нет… Я смирился с нашей совместной жизнью, но не хотел обрекать Лили на ту же участь. Ни с того ни с сего я пообещал ей устроить костюмированный бал, даже несмотря на то что Маргарет эта затея стоила неимоверных терзаний. Бедняжка постоянно спрашивала: «Зачем нужен маскарад? Костюмы — только лишние расходы. Зачем целых восемь музыкантов? Разве от четверых или троих шума меньше? И зачем гостям оставаться две, три и даже четыре ночи? Они же нас разорят. Может, пусть хотя бы прихватят с собой еды — скажем, по паре яиц?» Это кажется злой шуткой, мистер Оленберг, но мою жену волновали яйца. Ее беспокойство приводит к слезам и необоснованным обвинениям, а потом она хандрит неделями. Если бы я устраивал бал ради себя, то отменил бы его, едва заметив первые признаки ее недовольства. Но я делал это ради дочери и не мог нарушить обещание… Вы можете сказать, что, потакая Лили, я отрекался от ее матери. Но в невеселом настоящем Маргарет я слишком ясно прозревал грядущее ее дочери и пытался доставить девушке побольше радости, пока она еще способна наслаждаться.
Мы дошли до угла. Уинтерборн остановился и окинул взглядом утес, избитую ветром землю, большой каменный куб дома. Мой собеседник уже совладал со своими чувствами, и я внимательно вглядывался в его лицо. В его глазах даже чахлые деревца обретали благородство: сучковатые и кривые, они, вероятно, казались ему отважными и стойкими.
Этими же глазами он посмотрел на меня.
Уинтерборн махнул рукой, и мы продолжили прогулку. Тропинка вела к низкой стене, выщербленной с одной стороны: на другой помещался мраморный барельеф с тремя грациями. Он был повернут к дому и защищен от беспощадного ветра. Я остановился полюбоваться: три невероятно красивые женщины держали друг друга под руку, протягивая свободные руки вперед и предлагая зрителям инжир, гранаты, яблоки. Лица были безмятежные, добрые и кроткие — прекрасные, как эти божественные дары.
Своей красотой грации напоминали Лили, но отличались от нее своим спокойствием.
— Значит, вы считаете, что ваша дочь безнадежна? — спросил я.
— Я каждый день молюсь о том, чтобы оказаться неправым.
— Жена и дочь… Вы словно между двух огней, — сказал я, с трудом подбирая слова от избытка чувств. — Мой вид стал жестоким ударом для вашей жены. Ведь я ее кошмар, кошмар ее брата, жутким образом нашедший воплощение. Так что вы пострадали вместе с ней.
Вот что не давало мне покоя: я ненароком причинил вред
ebooksa