И, видя, недоумение Гришки (его тогда не было с нами), пояснил:
— Живот прихватило у меня, а Нюрка фигуры как раз делать должна была. А меня скрутило — ужас. Я в лесок убежал, так Генка сыграл вместо меня.
— А где ты играть выучился, Генка? — спросил Жорж.
— Да отец учителя музыки нанимал немного, — отмазался я.
— Так что, Генка, идёшь с нами? — переспросил Гришка. — Тебе же в школу можно и завтра с утра. Кто там знать будет, когда мы вернулись.
И я согласился. Две недели с хвостиком, что я здесь — веду постоянную борьбу за существование. Еще и призраки все эти. Хоть вкусно наемся и потанцую.
И мы двинулись.
Гришка свистнул извозчика и тот лихо домчал нас в ресторан.
Обстановка там разительно отличалась от той, что я наблюдал все эти две недели в агитбригаде и в школе. На застеленной солдатским сукном эстраде под гирляндой из можжевельника и белых лилий лабухи наяривали попурри из разных песенок. Было шумно, звякали графинчики, столовые приборы, рюмки. Слышался смех, гул голосов. Официанты метались, как угорелые, таскали груженные горячим подносы, обратно — посуду. Опять подносы, подносы…
— Вакханалия! Богема! Обожаю! — подмигнул мне Зёзик, блестя глазами.
Все столики были заняты. Гришка что-то шепнул подбежавшему вертлявому официанту с лихо закрученными усами, и я увидел, как купюра ловко исчезает в складках его одежды. Нас провели к одному из столиков, который, словно по мановению волшебной палочки, оказался неожиданно свободным.
— Что изволите-с? — прогнулся официант в надежде на щедрые чаевые.
— Водки графинчик! Горячего! Мяса! Шницель! — заказал Гришка и, взглянув на меня, добавил, — пирожных и шампанского. У вас же есть шампанское? Он просто мал ещё водку пить.
— Есть брют, — склонил голову официант.
— Кислятина, — фыркнул Жорж.
— Брют сойдёт, — торопливо сказал я.
— О! Слышали⁈ Наш человек! — захохотал Гришка и подмигнул черноокой девице за соседним столиком с истомлённо-порочным лицом и в такой короткой юбке, что было видно резинки от фильдеперсовых чулок.
— Мигом будет! — сообщил официант и упорхнул прочь.
А тем временем на эстраде появился толстый старик в старомодном сюртуке, с бабочкой и моноклем. Он сел за дребезжащий рояль и начал наигрывать что-то дробно-разухабистое. Через миг на сцену взобралась толстая, слегка потасканная женщина, сильно напудренная и с ярко подведёнными глазами и ртом. Одёрнув короткое по моде платье, она выпятила оплывшую грудь и с лихим разухабистым надрывом запела: