Агитбригада

— Иван Иванов, — брякнул самую распространённую фамилию я.

— Ого, да там почитай две улицы одних только Ивановых, — расстроилась тётка, — я так-то теперь и не скажу. И Иванов там человек десять, это точно.

Я мысленно возликовал — правильно сориентировался.

— Вот поэтому мне туда и надо сходить, — вслух сказал я, — Иван на отца моего очень похож. Я его как увижу, так сразу и узнаю.

— Ох, не ходил бы ты туда, в эту Ольховку, — со вздохом покачала головой тётка.

— Почему это? — не понял я.

— Да так… — замялась тётка, — говорят там всякое про Ольховку… нехорошее говорят.

— А что именно? — чуть напрягся я.

— Да говорят, там нечисть какая-то… не ходи!

Глава 26

Село Ольховка ничем не отличалось от сотен других таких же сёл. Домики за заборчиками, мычание коров, кукареканье петухов, лай собак, дым из печных труб. На этом, пожалуй, всё. Я прошел про раскисшей глинистой дороге, поднялся на небольшой холм и увидел приземистый домишко, на крыше которого словно небрежной рукой прикрепили миниатюрный купол с крестом наверху. Церковь у них такая.

Однако от церквушки доносился довольно-таки бойкий колокольный перезвон. На вечернюю службу, наверное.

И такой в этом хлипком домишке с крестом был диссонанс с Краснобунтарским, где огромную красивую церковь перевели под заготконтору, что невольно я покачал головой.

Мимо торопливо и деловито прошли две старухи в праздничных шерстяных платах, по направлению к церкви. Я увязался за ними.

Внутри церковного домика было почти также, как в любой другой церкви, только бедно. Также приятно пахло ладаном и елеем, также потрескивали свечи перед образами. Отсутствие утвари пытались замаскировать вышитыми покрывалами, кусками растянутой пёстрой ткани, цветами, ветками можжевельника. Получилось празднично, но бедненько. Приход у отца Демьяна явно был не из богатых.

Сам священник был видным, русоволосым, нестарым ещё человеком с библейскими миндалевидными глазами и таким глубоким обволакивающим голосом, которому, наверное, позавидовал бы сам Высоцкий. Недаром призрак той старушки так восхищался.

Отец Демьян затянул какой-то длинный-предлинный псалом, и от его мощного, проникающего на молекулярный уровень пения у меня аж мурашки пошли по коже. От воздействия молитвы меня отвлекла одна из старушек, которая внезапно бухнулась на колени и принялась свирепо отбивать поклоны. Вторая бабулька делала то же самое, но как-то более бездушно что ли, автоматически. И на колени не опускалась.

Когда отец Демьян закончил песнопения, две какие-то тощие девицы с бескровными прыщеватыми лицами неразборчивым речитативом ещё немного прочитали церковных псалмов. А затем началось форменное столпотворение. Только лишь закончилось главное действо и наступил черед для исповедания, как все бабы, тётки, девки и старушки всех возрастов, от пятнадцати до девяноста пяти лет одновременно ломанулись к отцу Демьяну. Каждая старалась обратить его внимание на себя, что напомнило мне концерты «Ласкового мая», которые периодически показывали по телевизору в моем детстве.

Отец Демьян, очевидно, давно уже привык к такому проявлению веры прихожанок, потому что моментально навёл порядок. И прихожанки смирные, робкие, кротко стояли в очереди за благословением, потупив глаза.

Когда всё закончилось и даже самые упоротые дамы покинули храм, мы с отцом Демьяном остались вдвоем. Священник уже давно бросал на меня любопытные взгляды, но не предпринимал никаких попыток завязать разговор. А я просто изучал ситуацию.