— Я знаю.
— Вот и уходи.
— Не могу.
Она должна кричать, плакать и бить меня. Ей по возрасту положены эмоции. Дикие, громкие и яростные, но она лежит под одеялом и не двигается.
— Лиля…
— Когда ты разлюбил маму?
Опускаю взгляд и делаю медленный вдох. Разве я могу говорить о любви к Аде после произошедшего?
И сейчас у меня в груди просто черная и бездонная дыра. Я помню то теплое и светлое чувство, которое меня наполняло, когда Ада целовала меня или когда хватала меня за руку и тащила в темный уголок, чтобы с тихой, но живой страстью отдаться мне.
Сейчас этого чувства нет. Оно исчезло. Когда? Оно меня все еще согревало в аэропорту, когда просил Аду не скучать и обещал, что две недели пролетят быстро, а потом…
— Ты ведь маму любишь…
— Я не имею больше права ее любить, Лиля.
— Я тебя не понимаю, — выползает из-под одеяла, садится рядом и всматривается в мой профиль. — Зачем, папа?
— У меня нет ответа на этот вопрос.
— Тогда уходи.
— Ты всегда будешь моей дочерью, Лиля, — закрываю глаза.
— Мой папа так бы не поступил, — встает и шагает к письменному столу. Опирается о спинку стула и оглядывается. — И изменять маме? Ты серьезно?
Я хочу сбежать, но я этого не сделаю. Лиля должна выплеснуть на меня гнев. Я его заслужил.
— Нашей маме, которой вслед оглядываются! — повышает голос, и я улавливаю в ее голосе страх. — И она не будет одна! Ясно тебе?!
— И будет мне твой новый ребенок никем! Не буду я с ним нянчится! Я его не приму! Никогда и ни за что! И новые кроссовки мне не нужны! Ничего не нужно! И не смотри на меня так! Будешь теперь папой на выходные, да? Будешь на карусельки водить, мороженку покупать, а потом к своей шлюхе пузатой бежать?!
— Я не знаю, что нас ждет, Лиля.