Куда в роте исчезли мои спутники, не знаю. Мне же Ромас вручил строевой устав:
– Учи, сынок, от корки до корки, завтра будем проверять на практике.
Он хотел еще что-то сказать, но тут к нам подошел кряжистый ефрейтор. Он потряс перед Мицкунасом сидором, в котором что-то брякало.
– Купил?! – выдохнул тот.
– А то, – гордо сказал ефрейтор. – Как заказывал, десять бутылок «Жигулевского».
Говоря это, он внимательно оглядывал меня.
– Салабон, я ведь тебя где-то уже видел? – неожиданно спросил он.
– Вполне возможно, – ответил я. – В городе ведь живу, недалеко от части.
Ребята переглянулись.
– Ты, наверно, по блату к нам попал? – совсем другим тоном заговорил Мицкунас. – Так просто рядом с домой служить не оставляют.
Оправдываться я не собирался. Все равно не поверят. Я и сам не до конца понимал, как все произошло. По крайней мере, к этому не приложил ни малейшего усилия. Батя, естественно, тоже, он бы даже пальцем не шевельнул, чтобы оставить меня служить практически дома.
Видимо, все было решено где-то на уровне Ефремовича и Жилина. Одному я пришелся в нос, а второй – батин друган, отсюда и следует плясать.
Поэтому просто пожал плечами, оставляя собеседникам свободу предположений.
– О, я вспомнил! – воскликнул ефрейтор. – Ты барменом в шашлыке работал!
Он повернулся к Мицкунасу:
– Помнишь, дней десять назад я в увольнение ходил, мы с Бекасом тогда в гражданку переоделись и завалили в шашлык. Вот он мне коктейли наливал.
– Понятно, – сказал Ромас. – Теперь понятно, почему ты у себя дома служишь.
От зависти или волнения у него даже прорезался литовский акцент, до этого совершенно незаметный.
Похоже, мои акции в глазах старослужащих взлетели на небывалую высоту.
– Послушай, пацан, – обратился ефрейтор ко мне, – а сестры у твоей девушки случайно нет?