Через сорок минут в каптерке старшины Пузенко шел следующий разговор.
– Мужики, тут приходил Толик Иванов, жаловался на нашего салабона. Дескать, тот борзый, старших не уважает, Толян ему предложил машину помыть, так тот его на х… послал. Просил молодого на место поставить. Что будем делать? – спросил Пузенко у присутствующих здесь Мицкунаса, Позднякова и Шедиса – второго замкомвзвода.
– Я пас, – решительно сообщил Поздняков, – этот парень меня обещал с такой девушкой познакомить, так что решайте без меня.
Мицкунас заговорил следующим:
– Вообще неплохо бы его сегодня в каптерке отпи…ть, чтобы не борзел. Но тут такое дело. Вы в курсе, что он барменом работал здесь в городе? Значит, всех бандюг города знает. Мне лично здесь еще год служить, и хочется в увольнения ходить спокойно, а не ждать, что мне из-за этого кадра перо в бок засунут, так что я не при делах.
Шедис глянул на своего земляка и коротко сказал:
– Я согласен с Ромасом.
Услышав мнение сослуживцев, Пузенко подвел итог совещания:
– Точно, хлопцы, все так. Добавлю от себя: непонятный этот парень, мутный какой-то. Вас не было, когда он форму надевал. Все ведь видели, как в ней молодежь выглядит, мешок мешком. А этот как будто в ней родился. Портянки намотал – приходи глядеть. А подворотнички – он же их не глядя подшивает. Да вы только подумайте! Он в часть один пришел, прямо из дома. Точняк есть у него кто-то там наверху. Не, на хер, на хер! Трогать его не будем, Толику надо – пусть сам разбирается. Я осенью хочу дома дембель праздновать, а не в дисбате пару лет бревна таскать.
На этом заседание негласного трибунала завершилось.
Я выгнал машину из гаража и, включив воду, мыл ее из шланга, когда вернулся Толик. Не глядя на меня, он прошел в бокс и принялся за работу.
Настучал и вернулся, понял я. Ух, как бы я ссал в прошлой жизни в такой ситуации! Скорее всего, ее бы просто не было, согласился бы мыть машину без звука. Сейчас же страх отсутствовал совершенно.
«Если пригласят на разговор, так и скажу: завтра рапорт будет лежать у ротного на столе, – думалось мне. – Это в восемнадцать лет можно благородно докладывать под смешки окружающих, что получил фонарь под глаз, когда нечаянно упал лицом на угол табурета. Я со своим теперешним опытом так распишу в рапорте все подробности, что виновные будут долго плакать и рыдать. Если ротный начнет юлить, до командира части доберусь. Правда, потом со мной строго по уставу разговаривать начнут, и хрен с ним, переживу, зато ни один долбо… больше докапываться не будет».
Ближе к обеду я снял танковый комбинезон, вымыл руки с кальцинированной содой. После чего отправился в роту.
Идти одному по территории части было неприятно. Видимо, это осталось еще с той жизни. Тогда приходилось передвигаться по части только в строю.
Взяв себя в руки, пошел спокойней, отдавая честь проходящим мимо офицерам.
Успел вовремя, только-только к построению. Когда вставал в строй, Пузенко проводил меня странным взглядом, как будто хотел что-то сказать, но так и не сказал.
После обеда я снова отправился в автопарк, то, что меня никто ни о чем не спрашивал, ничего не значило. По своему опыту я знал, что все такие разговоры проходят в туалете или каптерке после отбоя.
Сейчас же я намеревался как следует отмыть двигатель и вообще все подкапотное содержимое. Машина, на которой мне придется ездить два года, была неплоха. На спидометре было всего двенадцать тысяч километров, хотя пломба на тросике казалась очень подозрительной. На кузове ни сколов, ни особой ржавчины я не обнаружил.
«Хорошо этот Грищенко за машиной следил», – одобрительно думал я, намывая движок, а затем полируя крышку трамблера.