Атлант расправил плечи. Часть II

— Не бойся за меня, Хэнк. К утру я буду в норме.

— Я всегда верил в тебя, любимая. Увидимся сегодня вечером.

ГЛАВА IX. ЛИЦО БЕЗ БОЛИ, СТРАХА И ВИНЫ

Дагни вошла в свою тихую квартиру, обставленную со вкусом подобранными вещицами, застывшими там же, где она оставила их месяц назад; ее охватили блаженный покой и… чувство одиночества. Тишина создавала иллюзию уединенности и защищенности, вещи словно хранили воспоминание о былых минутах, которых больше не вернуть, как не вернуть теперь всех событий, произошедших с тех пор.

Дневной свет за окнами еще не совсем померк. Дагни ушла с работы раньше, чем собиралась, полностью выложившись и поняв, что оставшиеся дела лучше отложить до утра. Это состояние было ей в новинку. Удивляло и другое: теперь она чувствовала себя дома в квартире, а не в кабинете.

Включив душ, она долго стояла, предоставив воде обтекать тело, но как только поняла, что смыть-то ей хочется не дорожную пыль, а атмосферу офиса, быстро вышла из ванной.

Она оделась, закурила сигарету и, войдя в гостиную, встала у окна, глядя на город, как еще совсем недавно, утром, всматривалась в занимающийся среди лесистых холмов день.

Помнится, она сказала, что отдала бы жизнь за еще один год на железной дороге. И вот она вернулась, но не к радости труда: она чувствовала лишь спокойную ясность принятого решения и постоянство боли, в которой не хотела признаваться даже самой себе.

Закрыв горизонт, облака густым туманом окутали улицы, словно само небо затопило город. Дагни видела почти весь Манхэттен, длинный треугольный остров, будто обрезанный далеким океаном. Он напоминал нос затонувшего корабля: над ним, подобно пароходным трубам, еще возвышались несколько высотных зданий, а все остальное скрывали серо-голубые клубы, медленно сгущавшиеся в пространстве. Вот так, погружаясь в океан, уходила Атлантида, подумала она, и все другие цивилизации, исчезнувшие с лица Земли, оставив после себя легенды, одинаковые на всех языках человечества и вызывающие одинаковую ностальгию.

К ней вернулось чувство, испытанное однажды весенней ночью, когда она склонялась над письменным столом в кабинете «Линии Джона Голта» у окна, выходящего на темную улицу: чувство ее собственного мира, которого больше не вернуть. Ты, думала она, кем бы ты ни был, кого я всегда любила, но так и не встретила, кто, как я думала, видит конец рельсов за горизонтом, чье присутствие я всегда ощущаю на улицах городов и чей мир так хотела построить на Земле. Это моя любовь к тебе заставляет меня двигаться вперед, моя любовь и моя надежда найти тебя, мое стремление быть достойной тебя в тот день, когда предстану перед тобой лицом к лицу. Теперь я знаю, что мне никогда не найти тебя, это невозможно, но единственное, что осталось мне в этой жизни — ты, и я буду жить во имя тебя, хоть никогда не узнаю твоего имени. Я буду и дальше служить тебе, хоть никогда мне не одержать победы, я буду идти вперед, чтобы стать достойной тебя в тот день, когда встречусь с тобой, даже если этого никогда не будет…

Стоя у окна и глядя на утонувший в тумане город, никогда не смирявшаяся с безнадежностью, Дагни посвящала себя безответной любви.

В дверь позвонили.

Почти не удивившись, Дагни пошла открывать. Увидев на пороге Франсиско д’Анкония, она поняла, что ожидала его прихода, и не ощутила ни шока, ни раздражения, только безмятежную уверенность в себе и гордо подняла голову, как бы говоря ему, что тверда в своей позиции и не скрывает ее.

Выражение счастья покинуло его серьезное и спокойное лицо, но и наигранное веселье плейбоя не вернулось к Франсиско. Сбросив маску, он смотрел на нее прямо, держался строго и конкретно, как человек, знающий цену словам и поступкам. Именно таким она когда-то хотела его видеть. Он никогда не был так привлекателен, как в эту минуту, и Дагни вдруг с изумлением поняла, что не он ее бросил, а она покинула его.

— Дагни, ты можешь сейчас поговорить со мной?

— Да, если хочешь. Входи.

Он бегло оглядел ее гостиную — дом, где он никогда прежде не бывал; потом его взгляд вернулся к ней. Франсиско пристально смотрел на Дагни. Кажется, он понял, что ее спокойствие — не самое подходящее состояние для их разговора: сплошной пепел, под которым ни одного живого уголька, нет даже боли, которая тоже есть форма огня.

— Садись, Франсиско.

Она осталась стоять перед ним, как будто специально показывая, что ей нечего скрывать, даже усталость — цену, которую ей пришлось заплатить тяжелому дню.

— Не думаю, что смогу остановить тебя сейчас, — начал он, — когда выбор сделан. Но если остался хоть один шанс задержать тебя, я хочу им воспользоваться.