— Да, — жестко ответила она. — Один из нас. Мы не сможем служить ему, если отречемся.
— Мы не сможем служить ему, вступая в сговор с его разрушителями.
— Я не вступаю с ними в сговор. Они нуждаются во мне. Они это знают. Я заставляю их принимать мои условия.
— Ведя игру, из которой они извлекают пользу, а тебе причиняют ущерб?
— Единственная польза, которую я хочу извлечь для себя — сохранить жизнь
Он улыбнулся.
— Ты так думаешь? Думаешь, что тебя защитит их нужда в тебе? Думаешь, что ты можешь дать им то, чего они хотят? Нет, ты не уйдешь, пока не увидишь собственными глазами, чего они хотят на самом деле. Знаешь, Дагни, нас учили, что Богу — Богово, а кесарю — кесарево. Возможно, их Бог такое дозволяет. Но человек, которому мы служим, нет. Он не допускает двойной лояльности, войны между разумом и телом, пропасти, разделяющей ценности и действия, не признает никакой дани кесарю. Он не допускает существования кесарей.
— Двенадцать лет, — мягко произнесла она, — я и подумать не могла, что настанет день, когда я смогу на коленях просить у тебя прощение. Теперь я считаю такое возможным. Если я пойму, что ты прав, я сделаю это. Но не раньше.
— Ты сделаешь это. Но не стоя на коленях.
Франсиско смотрел на нее, будто видел ее всю, хоть его глаза были устремлены прямо на лицо Дагни. Его взгляд сказал ей, какое искупление и капитуляцию он предвидит в будущем. С видимым усилием он отвел глаза в надежде, что Дагни не успела понять значение его взгляда, его молчаливую борьбу, которую
— А до тех пор, Дагни, запомни, что мы с тобой враги. Я не хотел тебе этого говорить, но ты первая, кто почти ступил в рай, но вернулся на грешную землю. Ты разглядела слишком многое, поэтому я говорю с тобой открыто. Это с тобой я воюю, а не с твоим братом Джеймсом или с Уэсли Моучем. Это тебя я должен победить. Я намерен вскоре положить конец всему, что для тебя наиболее ценно. Поскольку ты сражаешься за спасение
Не изменив позы, Дагни приподняла голову ровно настолько, чтобы показать:
— А… с тобой… что станет?
Он посмотрел на нее, не позволил вырваться признанию, которое она хотела услышать, однако и не отрицая ее догадки.
— Это касается только меня.
Она сдалась, но, произнося свои слова, в тот же миг осознала, что совершает еще большую жестокость:
— Я не ненавижу тебя. Я много лет пыталась возненавидеть тебя, но не смогла, и не важно, что мы оба наделали.
— Я знаю, — тихо ответил Франсиско, и она не расслышала в его голосе боли, но почувствовала ее в собственном сердце, как будто боль эта зеркально отразилась в ней.
— Франсиско! — вскричала Дагни, защищая его от себя самой. — Как ты можешь хотеть совершить… такое?
— Я поступаю так во имя любви… — «к тебе», сказали его глаза, — к человеку, — произнес его голос, — который не погиб в твоей катастрофе и никогда не погибнет.