Атлант расправил плечи. Часть II

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вы вправе думать обо мне все, что пожелаете. Но, поскольку дело не касается мисс Таггерт… вы позволите мне удалиться?

— Нет! Ты хочешь сбежать, как сбежали все остальные трусы? Ты хочешь скрыться?

— Я готов встретиться с вами в любом месте и в любое время, если вы пожелаете. Но я предпочел бы, чтобы все произошло без мисс Таггерт.

— Почему бы нет? Я хочу, чтобы все произошло в ее присутствии, ведь это единственное место, где ты не имел права появляться. У меня не оставалось ничего, что бы я мог защищать от тебя, ты забрал больше, чем любой из мародеров, ты разрушил все, к чему прикасался, но есть одно, последнее, к чему ты никогда не прикоснешься. — Он понимал, что окаменевшее, лишенное всякого выражения лицо Франсиско — самое верное свидетельство переживаемых им сильнейших чувств, свидетельство того невероятного усилия, которого требует от него контроль над собой. Он понимал, что для него это пытка, и что он, Риарден, движим слепым чувством палача, наслаждающегося пыткой… вот только не смог бы сказать, Франсиско он пытает или самого себя. — Ты хуже мародеров, потому что совершаешь предательство, полностью отдавая себе отчет в том, что именно ты предаешь. Я не знаю, какая из форм морального разложения движет тобой, но хочу, чтобы ты усвоил: есть вещи вне твоей власти, они выше твоей алчности и жестокости.

— Вам больше не нужно… меня бояться.

— Хочу, чтобы ты запомнил: ты не должен ни думать о ней, ни смотреть на нее, ни приближаться к ней. Из всех мужчин только ты один не имеешь права появляться там, где находится она. — Риарден понимал, что им движет слепой гнев, вызванный былой симпатией к Франсиско, по-прежнему еще живой в нем, и именно ее он должен был разрушить. — Каковы бы ни были твои намерения, я огражу Дагни от любого контакта с тобой.

— Я дал вам слово… — Франсиско замолк.

Риарден коротко рассмеялся:

— Я знаю, чего стоят твои слова, признания, дружба и клятвы именем единственной женщины, которую ты…

Он замолчал. Все поняли, что произошло, в ту же минуту, когда это понял сам Риарден.

Он шагнул к Франсиско и спросил, указывая на Дагни, голосом тихим и чужим, словно не принадлежавшим человеческому существу:

— Ты любишь эту женщину?

Франсиско закрыл глаза.

— Не спрашивай его об этом! — крикнула Дагни.

— Ты любишь эту женщину?

Глядя на Дагни, Франсиско ответил:

— Да.

Рука Риардена взлетела и ударила Франсиско по лицу.

Дагни вскрикнула. Спустя долгую минуту, когда она снова обрела зрение, как будто удар поразил ее щеку, она сразу увидела Франсиско. Наследник семейства д’Анкония отступил к столу, сжимая его край руками у себя за спиной не для того, чтобы опереться, а для того, чтобы не дать им воли. Она заметила, как напряглось его тело, казавшееся изломанным из-за неестественных изгибов в талии и плечах. Казалось, что вся сила ушла на то, чтобы не сделать лишнего движения, и вынужденное бездействие прошило его мышцы резкой болью. Дагни смотрела на его сведенные судорогой пальцы, гадая, что сломается раньше — деревянный стол или кости, отчетливо понимая, что жизнь Риардена висит на волоске.

Переведя взгляд на лицо Франсиско, она не нашла в нем следов борьбы, только щеки и виски запали, он словно осунулся больше обычного. Дагни испугалась, потому что увидела в его глазах слезы, которых на самом деле не было. Сухие глаза блестели. Он смотрел на Риардена, но видел не его. Казалось, Франсиско смотрит на кого-то другого, кто незримо присутствует в комнате, и его взгляд говорит: «Если это то, чего ты от меня требуешь, значит, даже это принадлежит тебе; ты это примешь, а я должен вытерпеть, больше мне нечего тебе дать, но позволь мне гордиться сознанием того, что я отдал тебе так много». Увидев, как на шее у него лихорадочно бьется жилка, розовую капельку пены в уголке губ и полный преданности взгляд, почти улыбку, она догадалась, что стала свидетельницей величайшего триумфа Франсиско д’Анкония.