Начать следует, вероятно, с того, что Епифанов мог бояться за отправленных им ребят, но уж никак не за себя. То есть случиться ничего плохого с четырьмя здоровыми ребятами не должно — тем более, что азимут он им дал. Но ведь молодые, дурные… Что им придет в голову, непонятно. Из всех только Миша серьезный.
А на себя Епифанов полагаться мог. Он воспитывался в то достославное время, когда в ходу была поговорка: «Ты жив? Почему же ты не сделал?!» — ведь только смерть тогда могла быть причиной не выйти в маршрут, не провести работ и вообще не совершить великих дел.
Виталий Ильич был готов ко всему. Абсолютно ко всему. В рюкзаке еды дня на три, несколько пачек «Беломора», завернутые в целлофан. Отдельно лежат упаковка аспирина, бинты и йод. Есть даже сменные носки и обычная пестрая рубаха. Найдутся и нитка с иголкой, и нож, и топор, и спички в металлическом коробке с притертой крышкой.
Епифанов был готов автономно жить в любом мире. Да, в любом мире, именно так! Епифанов и остался на раскопе в основном для того, чтобы определить — обязаны ли они туманом стечению обстоятельств, случайности или этот туман — часть поганых чудес, вроде полетов костюма или странностей при раскопках кургана с березкой. Епифанов был уверен, что если начнутся чудеса, если автор тумана как-то проявится — то проявится он не для толпы, а именно вот так, для одного человека.
Размышляя об этих важных вещах, Епифанов проделал еще вот что: вытащил из голенища предмет необычный и в археологической экспедиции ненужный — большой облезлый пистолет ТТ. Когда-то серо-голубой, от прожитых лет стал он скорее тускло-серым, но оружием быть не перестал. Никто не знал об этой штуке в голенище. Но уже много лет носил Епифанов оружие — с давних времен, когда по тайге шаталось много разного приблудного народа. Тогда от решительности, ума и быстроты реакции начальника экспедиции, от его умения владеть оружием зависела порой и сама жизнь, и то, что считалось куда важней жизни, — результаты проведенной экспедиции. Мы вправе считать, что археологи и все полевики того времени придавали этим результатам слишком большое значение… Но они были именно такими и думали именно так, что поделать.
Виталий Ильич опустил пистолет в карман куртки, проверил, хорошо ли нож выходит из висящих на поясе ножен, постоял в непонятном тумане. И умный человек, даже зная, что Епифанову 67 лет, хорошо подумал бы, прежде чем затеять по отношению к нему какие-то нехорошие поступки.
Стоя в сероватом мареве, Виталий Ильич думал, чем бы ему сейчас заняться. Туман плыл, все время перемещались, терлись друг о друга, лопались крохотные пузырьки. Шорох, шелест мешали понять — не подходит ли кто-то сзади, сбоку… Впрочем, и прислушиваться все время нельзя — легко запугать самого себя, да так, что потом в лес и степь не пойдешь.
Что-то подсказывало Епифанову, что расчищать погребение не стоит. Не было никаких рациональных причин не сделать нескольких шагов и не поработать, убирая песок над костями скелета… Но Епифанов ясно ощущал — делать ему этого ну совершенно не хочется. А доверять своим ощущениям старый ученый привык.
На камнях у озерца были какие-то изображения… И, прихватив с собой тетрадь, Епифанов вышел к берегу неназванного озерца. Вот и камни; туман туманом, а камни хранили еще солнечное тепло. Виталий Ильич с упоением занялся поиском рисунков на камнях. Далеко не на всяком кургане на камнях оградки древние художники прочерчивали изображения человечков, коров, лошадей, скачущих всадников, котлов. Все это, прочерченное самым примитивным образом, словно нарисовано детьми, с такой же жизнерадостной экспрессией.
На этих камнях изображений было целых три: человечек, нарисованный по старой схеме: палка, палка, огуречик… Он стоял возле огромного котла, простирая над ним руки. На другом камне скакала лошадь — тоже палка-палка, но сразу было видно — это лошадь. А на третьем камне две коровы деловито шли куда-то, размахивая хвостами.
Не меньше часа Епифанов зарисовывал изображения, фиксировал их на плане и очень жалел, что фотоснимок делать не имеет смысла — света мало. Влага скапливалась на волосах, на капюшоне, рукава совершенно промокли. Виталий Ильич присел на камень, с наслаждением затянулся сухим, крепким дымом «Беломора»… И тут же папироса полетела в озеро: прямо на тропе, в плывущих полосах тумана, сидел волк. Так вот прямо и сидел, как раз на границе видимости, совершенно как большая собака, с интересом смотрел на Епифанова. Зверь жарко дышал, вывалив огромный красный язык, словно ему в тумане стало душно. Он ничего не делал, этот волк, и потом Виталий Ильич не смог бы объяснить, откуда взялась у него уверенность: перед ним существо, обладающее сознанием и волей.
Впрочем, волк это был или не волк, обычный или необычный, а Епифанов знал, что надо делать. Виталий Ильич четко, как в тире, произвел необходимые действия: сделал три шага вперед, пока зверь не стал виден так же хорошо, как мог бы быть виден на иллюстрации в книге. После этого мягким движением достал из кармана ТТ, поднял оружие и поймал в прорезь огромную лобастую башку.
Трудно представить себе хакасского волка, никогда не видавшего оружия: Хакасия не так уж редко населена. Скорее волк не связывал эту короткую штуку с ружьем, не понимал, что сейчас может быть. Уже много лет назад Епифанов отработал механизм ТТ так, чтобы спуск повиновался чуть ли не прикосновению. Волк сидел метрах в шести. Епифанов знал, что сейчас произойдет, — зверя отбросит набок, он перевернется на спину, и будет несколько неприятных минут судорог и скулежа, если не послать второй пули.
Толчок резко отдался в локте, отбросил руку вверх и назад. Тупо-сухой выстрел, поглощенный к тому же туманом. Волк встал, зевнул, неторопливо двинулся в туман. Совершенно инстинктивно, не очень отдавая отчет в своих действиях, Епифанов поймал уплывающий левый бок зверя. Мушка заполнила прорезь, сквозь которую видно плечо… Толчок! Руку Епифанова отбросило, на этот раз хлопнуло погромче. Волк продолжал задумчиво бежать, пока весь не скрылся в тумане.
И Виталий Ильич мог решать сам, что делать: ловить волка в тумане (а кто сказал, что там один волк? И что это вообще волк?) или отступать туда, где туман реже, где есть шанс выбраться из него.
Перед тем как войти в туман, Виталий Ильич снял с плеча полевую сумку и повесил ее на корявую, изогнутую ветрами лиственницу — единственную возле озера. Если что — был шанс, сумку найдут. А паспорт с командировочным удостоверением Епифанов достал из сумки и сунул в карман своей рубашки.
Что это?! Над разложенным тентом плыли клочья тумана, и Виталий Ильич вдруг увидел, что ветер несет как будто Толяна… и вроде бы доносит его голос. Странно… И не только странно, но и жутко. Кожа у Епифанова пошла пупырышками, глаза расширились… Но он, конечно же, взял себя в руки.
— Э-ге-ге-гей! — заревел Виталий Ильич во всю мощь легких (а в молодости ему доводилось добрасывать звук до другого берега монгольского озера Харлук, на добрых восемь километров). И этот рев гасил туман; Виталий Ильич не был уверен, что крик слышен дальше, чем метров за триста. «Толян» исчез, растворился.
Виталий Ильич окончательно удостоверился в худших своих подозрениях. Поэтому когда он начал выходить из тумана, двигаясь в сторону Камыза, то делал это умно и осторожно, не приближаясь к стволам деревьев, кустам, сгусткам тумана и переломам местности без внимательнейшего осмотра. Семь километров он шел два часа, но шел, ни разу не остановившись и перевел дух только тогда, когда в тумане, совсем близко, замаячили серые стены кошар.
Впрочем, туман тут был не сильным, а на деревенской улице совсем кончился. Епифанов покивал головой — да, все становилось ясно до конца. Он, конечно же, знал, кто умел напускать туманы и вообще влиять на погоду, изменять свою внешность и напускать морок на людей. То есть он, конечно, ни во что это не верил… Но люди его поколения умели верить не верить, но принимать во внимание многие странные вещи, официально не существовавшие. К этому тоже можно относиться по-разному, но вот такое уж было это поколение. Так что теперь ни за какие коврижки не пошел бы Виталий Ильич назад, в стену тумана, колыхавшуюся как раз за околицей Камыза.
ebooksa