— Откуда ты знаешь, Костя?
— Знаю, и все. Ты забываешь, Володя, что я пусть и не сильный, но шаман.
— Не забываю я…
Володя перевернулся на живот. Костя Костиков остался за спиной: умный, что-то важное знающий (или воображающий, что знает).
Жаркий полдень. Прогретая земля. Жужжат насекомые. Большие груды развороченной лопатами земли, врезанный в землю черный четырехугольник — это сегодня закончили раскоп там, где ткнул пальцем Епифанов. Нет ничего! Володя готов поручиться — они вгрызались в землю, которую не потревожил никто и никогда. Может быть, так удивляться и не стоило, но Володя как-то не ждал провала: он уже привык считать выводы Епифанова верными.
Он уже знал, как точны вычисления Епифанова; на его глазах уже падал луч на сделанный Епифановым мазок. Но как приятно было видеть толпу, замершую было, напряженно следящую за лучом солнца, и как зашумела, заорала по-русски и по-хакасски толпа, когда луч уперся в центр поставленного Епифановым крестика (теперь знак нанесли увереннее, да и вычисляла подобающее ему место Ли Мэй).
Похоже, в программе праздника летнего солнцестояния это был не последний момент, и 22 июня стало очередным подтверждением всех предположений и всех расчетов Епифанова.
С тех пор кое-кто из хакасской интеллигенции не растворился после праздника, а стал появляться в экспедиции. И с разными целями, разумеется. Две вечно пьяные компании Епифанов выпроводил в шею под веселые комментарии всей экспедиции. А вот Костя Костиков остался, и Витя Гоможаков остался. Косте еще хорошо — он делает народные инструменты, и его начальству наплевать, где именно он их делает, в Абакане или в палатке, которую разбил в лагере экспедиции. Ходит, смотрит, расспрашивает, внес даже свой вклад продуктами — притащил живого барана.
На предложение зарезать и разделать барана, правда, побледнел и убежал, но ведь и это типично: внес идею есть именно барана, потому что считал — хакас должен принести барана, а, скажем, не ящик с тушенкой. А резать и разделывать ему барана не хочется, потому что хакас-то он хакас, но горожанин, привыкший извлекать баранину из холодильника, а не пасти и добывать ее на пастбище.
Одним словом, прижился в экспедиции Костя, стал почти что ее членом, и полезным. Мальчишки вроде бы и готовы посмеяться, когда он уходит из лагеря с чем-то круглым в пакете — с шаманским бубном, начинает вечером постукивать в него, напевать и приплясывать… Но смейтесь, смейтесь, ребята, а иногда начнешь вспоминать, какие события разворачиваются порой, — не худо бы… Так что и эта сторона жизни Кости не всегда встречала только насмешку. Как знать, был бы он на Улуг-Коми тогда, 9 Мая, глядишь — и обошлось бы меньшей кровью, меньшими страданиями и страхами.
Вите Гоможакову жить тут труднее — как-никак, научный работник. Чем он маскировал свое сидение здесь, в экспедиции, Володя не знал… и дорого отдал бы, чтобы узнать. Очень часто появлялось у него подозрение, что Витя официально изучает здесь этнографию русских: в такие уж минуты Витя нырял в блокнот и судорожно начинал в нем что-то писать. Единственно, в чем они оба сходились, — полноватый, вечно обижавшийся Витя и крепко сбитый, уверенный в себе Костя: оба не сомневались, что «кто-то тут мешает» и «что-то здесь с раскопками нечисто».
Хуже всего, что Володя, как ни делал скептическую мину, и сам пребывал в полной уверенности — есть тут «кто-то» или «что-то», из-за кого уже второй раскоп не завершается ничем. Две дурацкие дырки в теле земли, два свидетельства неуспеха. Первый раз Епифанов так был уверен, — вот сейчас, прямо сейчас найдем погребение! — что даже прекратил все остальные работы.
Только дождался конца празднества, только хакасы ушли, привязав цветные тряпочки к камням курганной оградки Салбыка, только уехали последние праздновавшие и пировавшие, а к намеченному месту, к скрещению священных трасс, бежали люди с лопатами, колышками и веревками — размечать и начинать раскопку. Вот сейчас… А сейчас и не было ничего.
Володя сел; от резкого рывка немного зашумело в голове. Промчались мальчишки: вот кому нипочем жара! Что-то с хохотом орут, топочут, тащат на палке то ли собственную вырезку из картона, то ли лошадиный череп (Володя содрогнулся, вспомнив трупы-мумии на хуторе номер семь).
— Володя, вы представляете! Мы промахнулись чуть ли не на десять метров! — Епифанов выглядел очень огорченно. — Ума не приложу, как это так получилось!
— Да бросьте вы сокрушаться, Виталий Ильич. Ну, покопаем еще… Таких вещей в каждое поле сколько угодно, и нечего мучиться из-за этого.
— Вы не виноваты, Виталий Ильич… Это вам пакостит кто-то, не дает себя раскрыть, — уверял Костя.
Володя был готов еще утешать старого ученого, тем более, и утешать-то его брались не все, а только он и Костя Костиков. Остальные и смотрят сочувственно, да не посмеют влезть, сказать что-то Епифанову. Тут ведь как ни говори, а все говорит о его ошибке, что уж тут…
Тут подошел третий человек, без проблем говорящий с Епифановым: Ли Мэй. В который раз залюбовался Володя ее оттенком кожи, нежной фигуркой и лицом — насмешливо-волевым, тонким, умным.
— Мы промазали на добрых восемь метров… Не понимаю, как.
ebooksa