– Тогда заруби себе на носу: отправишься в путешествие по Арк- тике – не забудь карту магнитных склонений, иначе уподобишься матросу Железняку.
– А при чём тут Железняк? – удивился я, не поняв подвоха.
– А при том, что, как поётся в песне, «он шёл на Одессу, а вышел к Херсону». Только в Арктике эта ошибка дорого обойдётся. Промахнёшься, и не будет тебе ни хе́ра, ни сона, – ухмыльнулся ехидно Миляев. – Говорят, что один такой умник – штурман Ту-4, забыв о шутках магнитного компаса, умудрился проложить курс в обратную сторону и шибко удивился, когда вместо палаток лагеря на полюсе узрел горы Северной Земли. Вот шума было.
– М-да, – хмыкнул я, припомнив эту историю. – Ну, Бог с ним, с этим штурманом. Ты лучше просвети меня насчёт магнитного полюса. Насколько я припоминаю, его открыли даже раньше, чем гео- графический.
– Точно, намного раньше. Почти на 80 лет. В 1831 году его открыла английская экспедиция Джона Росса во время плавания на колёсном пароходе «Виктория» в ходе второй своей зимовки в районе полуострова Бутия Феликс. Зимовка оказалась намного продолжительней первой. Однако полярные путешественники не теряли времени даром. Племянник командира Джеймс Кларк Росс предпринял несколько санных экспедиций для изучения неведомой земли, установив, что полуостров связан с континентом нешироким перешейком. Ему удалось открыть ещё один полуостров, названный впоследствии Землёй Короля Уильяма. Но главным подвигом молодого исследователя было открытие точки, на которой стрелка компаса стала отвесно. Это был Северный магнитный полюс. Здесь, на 70˚05' северной широты и 96˚ западной долготы, Джон водрузил английский флаг. Но, что самое интересное, – завершил рассказ Миляев, – магнитный полюс, в отличие от географического, как оказалось, не стоит на месте, а перемещается. Много лет спустя его обнаружили на острове Принца Уэльского в Канадском Арктическом архипелаге на 75˚ северной широты и 100˚ западной долготы. Но, чтобы тебя уже полностью просветить, в Ледовитом океане пару лет назад обнаружили ещё одно место к северо-востоку от Новосибирских островов, на 86˚ северной широты, принятое за второй магнитный полюс. Впрочем, наши геофизики доказали, что это ошибка. Сгущение магнитных меридианов в этой точке было вызвано гигантской магнитной аномалией, почище, чем известная тебе Курская, протянувшейся узкой полосой от Таймырского полуострова к полуострову Бутия, открытому Россом.
Природа окончательно разрешила спор, затеянный на днях Гурием с Миляевым. Гурий утверждал, что, по имеющимся данным, в приполюсном районе температуры воздуха должны достигать 43–45 градусов. Сегодня спиртовой столбик термометра пересёк отметку 50 градусов. Когда поднимается хотя бы небольшой ветерок, работы на открытом воздухе превращаются в пытку холодом. Никаких масок или защитных шлемов нам не положено. Коля Миляев буквально приползает из своего астрономического павильона, и я специально для него держу наготове горячий чайник, банку с вареньем и початую бутылку водки. Даже приборы с трудом выдерживают такой морозище. Ртутные термометры уже давно заменили спиртовыми, круг теодолита вращается с большим трудом, а оптика (в том числе очки) мгновенно покрывается изморозью, с трудом поддающейся очистке. Гальванометры под стать людям шевелятся с трудом, так что рассчитывать на правильность их показаний не приходится.
Но чем сильней мороз, тем ярче пылает северное сияние. Описать красоту этого природного явления не хватает моих поэтических попыток. Сначала северную сторону ночного неба словно запорашивает морозной пылью. Но прямо на глазах эта «звёздная пыль» превращается в полупрозрачную вуаль. Она насыщается изумрудным цветом, и вот уже на северной стороне (почему-то сияния избрали эту часть небес) ниспадает фантастический ярко-зелёный занавес. Он колышется, образует тяжёлые складки под порывами космического ветра. Краски наливаются, сочнеют. Красота этого явления помогает преодолеть холод, порывы ветра и страх превратиться в сосульку.
Обычно, выползая поутру из палатки, в первую очередь оглядываешь горизонт, тайно надеясь, что на востоке на побелевшем небе выступит фиолетовая полоса зари – предвестницы весны.
Сегодня наше желание исполнилось. Хотя заря неярка и в небе светлая полоса очень робка, но почему-то становится радостно на сердце. После обеда ледоисследователи решили проведать старое годовалое поле. Из-за туч выползла полная луна, залив окрестности лагеря ярко-жёлтым сияньем, при свете которого мы с удивлением обнаружили, что всторошенное годовалое ледяное поле исчезло, а вместо него к горизонту уходит широкая, 80–200 метров, полоса молодого ровного льда. Гурий с Ваней произвели замер толщины и радостно доложили, что наросло уже целых полметра. Вот бы сохранить его до весны, и тогда можно принимать любые самолёты.
Зяма пришёл с метеоплощадки еле живой. Он уселся рядом с паяльной лампой и, подкачав насос, стал свирепо тереть заледеневшие щёки. Только отогревшись, он облегчённо вздохнул.
– Ну и мороз. Представляешь, Виталий, переползли через 50-градусную отметку – температура для океана уникальная. А тут ещё ветер усилился. Значит, по твоему ветро-холодовому индексу – за восемьдесят. Прямо как в Антарктике!
– Ну, что там, доктор, у тебя на ужин? – спросил Костя Курко, заглянув через моё плечо на плитку. – Никак антрекоты? Ты их, наверное, в экспедициях намастырился так вкусно готовить?
– Точно, в экспедициях, – отозвался я, польщённый таким отзывом. – Мы там главным образом, если не считать пельменей, мясными полуфабрикатами питались. До чего же удобная штука эти полуфабрикаты. Нам для экспедиции Микояновский комбинат наготовил. Ящик – бифштексы, ящик – свиные отбивные, ящик – антрекоты. И каждый аккуратненько в пергаментную бумагу завёрнут. Штучка к штучке. Любая хозяйка, глядя на них, от зависти бы померла.
– А ты, Виталий, во всех трёх высокоширотных участвовал? – спросил Дмитриев, смачно пережёвывая сочное мясо.
– Нет, только в двух. В сорок девятом и в пятидесятом. В первой, в сорок восьмом, врачом был Паша Буренин. Он, кстати говоря, и рекомендовал меня главсевморпутскому начальству после своего поступления в адъюнктуру.
– И что, тоже по совместительству поваром работал? – поинтересовался Миляев со своей неизменной усмешечкой.
– Нет, функцию повара я выполнял совершенно добровольно. Когда ребята возвращались из очередного полёта, мне всегда хотелось хоть как-то проявить своё внимание. Да и работы чисто врачебной было совсем немного. Так, одни пустяки: ушибы, ссадины. Кому горло подлечить. В общем, к счастью, никаких серьёзных травм.
– Всё же удивительно, – сказал Никитин, – такая чертовски трудная работа. Полёты в адских условиях, посадки на неизвестные льдины. И ни одной аварии?
– Ни одной, – подтвердил я. – В душе я даже удивлялся фантастическому мастерству полярных летунов. Впрочем, одно серьёзное происшествие всё-таки было. Помните, Михал Михалыч?