2054: Код Путина

– Россия не имеет права иметь в Европе свои сферы влияния, а Запад под прикрытием общих либеральных ценностей может распространить свои сферы влияния до самых границ России? Похоже, что бывшие спутники России в Восточной Европе, включая Украину, теперь превращаются в буферные государства против России?

Во время своего доклада Ветров продемонстрировал слушателям карту. Вашингтон окружил Россию базами НАТО, выставил ПРО, провозгласил расширение НАТО на страны постсоветского пространства. И только на Кавказе Россия успешно оказала сопротивление. В отличие от Центральной Азии, здесь не стояли базы НАТО. А ведь США действительно верили, что им удастся прогнать Россию с Кавказа с помощью бесшабашного грузинского президента Михаила Саакашвили?

Русская пропаганда в чистом виде, ужаснулись в Вашингтоне. Ветров догадывался, что тем самым он лишился здесь последних симпатий и его, скорей всего, больше никогда не пригласят в эти круги – и не одного его. Американцы не доверяли немцам, поскольку там существовало некое «понимание России». Другое дело – Великобритания, Швеция, Польша и прибалтийские страны, где по отношению к России преобладали враждебные настроения.

Ветров прекрасно знал, в чем была причина такого отношения: Англия на протяжении веков боролась с Россией за наследие Османской империи. Швеции пришлось в XVIII веке уступить России свои восточноевропейские владения. Польша в XIX веке входила в состав России. Их антипатии вполне понятны, хотя и основаны на комплексах. Постоянно пребывать в статусе жертвы, что касалось их будущего в Европе, было нецелесообразно для этих государств. Но для политиков, мозговых центров и СМИ этих стран не было сомнений: Россия наращивает свою армию на западной границе ЕС, чтобы вернуть себе сталинскую сферу власти и вторгнуться в Европу.

Чтобы этому что-нибудь противопоставить, ЕС сконцентрировался на собственной геополитике. Брюссель выразил недовольство такими странами, как Армения и Азербайджан, поскольку те отклонили соглашение о присоединении к ЕС. Геостратеги восточного партнерства получили отказ и в Белоруссии – там не хотели портить отношения с Россией.

Надежды Брюсселя сосредоточились, таким образом, на Украине. При пророссийском президенте Викторе Януковиче страна все больше дрейфовала в сторону России. Западу и его геополитическому проекту больше не оставалось времени, ведь со вступлением Украины в Евразийский союз Россия вновь бы стала империей.

Ветров впадал в отчаяние от некомпетентности брюссельских комиссаров. Их дилетантские действия свидетельствовали о завышенной самооценке и могли напрямую привести к войне.

Как в девяностые годы Россию пришлось бы принять в НАТО, чтобы избежать перекоса в европейской структуре безопасности, так же и теперь надо было бы укоренить Украину как на Западе, так и на Востоке. В чем нуждался Евросоюз, так это в энергичном партнерстве с Евразийским союзом в целом. Вместо этого Брюссель вел борьбу с братской организацией, Восточным Евросоюзом.

Вообще необъяснимым для Ветрова стал неожиданный отход Германии от России. Почему Берлин отказался от своей традиционно реальной политики, всегда отличавшей страну в центре Европы и делавшей ее успешной? Почему федеральный канцлер Меркель так сильно была привязана к своей «ориентированной на ценности» внешней политике? Собственно говоря, на этот вопрос Ветров мог уже ответить и сам. Зеленая депутатка Брек как-то подытожила это и, торжествуя, объяснила ему:

– Германия не будет больше взаимодействовать с диктатурами. Права человека превыше всего – это будущая основная линия немецкой и европейской дипломатии. Мы задолжали людям во всем мире свободу.

Ветров тогда только головой покачал. Для Меркель было просто комфортно закрепить ведущую роль Германии на основе морали и гуманизма? Меркель извлекала выгоду из новой религии либерального модерна. Наконец-то Берлин снова мог гордиться перед всем миром своей формирующей силой и мог заставить забыть самые черные свои страницы. Германия приобрела законное право учить других демократии, считая саму себя неприкосновенной на основе своих высоких гуманистических стандартов.

Новая ценностная модель нуждалась в идолах. Таковые нашлись среди борцов за свободу из ГДР, которые подвергались там преследованиям и своими демонстрациями способствовали падению стены. Однако новая «религия» нуждалась и в лозунгах, догмах и не в последнюю очередь образах врага. Их проще всего было получить из параллелей: коммунизм равен национал-социализму, Сталин равен Гитлеру. Ведь у обоих на совести геноцид, стало быть, оба должны быть объявлены вне закона. Федеральный президент Иоахим Гаук бахвалился, что он поехал бы в Россию только в том случае, если бы русские продемонстрировали такое же раскаяние за коммунистические преступления, как немцы за бесчинства гитлеровцев.

Ветрову оставалось лишь беспомощно наблюдать, как все немецкие мозговые тресты дружно настраивали свои исследования на предписанный либеральный ценностный канон. Ни одна институция не отваживалась противоречить мейнстриму, ибо исследовательские институты и неправительственные организации все больше финансировались фондами.

Как известно, немецкие фонды относятся к числу наиболее финансово обеспеченных в мире. Что касалось активности в России, при оказании спонсорской помощи эти фонды руководствовались четкой программой: они поощряли исключительно передачу ценностей и оказывали помощь гражданским обществам в недемократических странах. Тем самым они стояли плечом к плечу с манипуляторами общественным мнением. Мозговые центры подчинялись, чтобы получить деньги, – при этом они теряли свою независимость и превращались в подчиненных.

Важнейшими носителями либеральной идеологии ценностей стали СМИ. Принципиальные люди в редакциях вырастали в моральном и психическом плане и вели перманентные атаки против мнимых идеологических отступников. Нестандартно мыслящие люди прятались по своим комнатам, либо их порочили и затыкали им рты. Еретиков хотя и не поджаривали больше на огне, но мучили другим болезненным способом, спуская на них журналистскую свору.

Эльма Брек объявила себя первосвященницей новой «религии ценностей». Она играла в игру своей жизни, стараясь быть как можно ближе к великим мира сего, и мечтала стать министром иностранных дел в коалиционном правительстве с Меркель. Тем отчаяннее убежденная трансатлантичка боролась с немногими выжившими приверженцами мирной восточной политики.

– Ценностный фетишизм самозванных моралистов раскрывает ограниченность, а не многообразие Европы, – посетовал Ветров. Но вскоре и ему стало опасно так говорить.

При этом он прекрасно понимал, почему Кремль так раздраженно реагировал на западную позицию. Все зарубежные неправительственные организации, которые получали финансовую поддержку с родины, заклеймили как «иностранных агентов», московские офисы западных фондов обыскивались. Кремль заявил, что ему нужно защитить себя от революции, развязанной на Западе.

Ветрова мучили кошмары и ужасы перед лицом обрушившегося ледникового периода. С растущим беспокойством он видел, как Россия и Запад вклиниваются в цивилизационную борьбу. Обе стороны больше не искали понимания, они только критиковали друг друга. Шаблоны повторялись снова и снова: когда панк-группа «Пусси Райот» спровоцировала скандал кощунственным зрелищем в храме Христа Спасителя в Москве, она оскорбила традиционные и религиозные чувства многих россиян. Но Запад стилизовал их в мятежных феминисток и постмодернистских героев. Когда пропаганда гомосексуализма стала уголовно наказуема в православной России, Запад, который только что объявил однополые браки величайшим достижением открытого общества, объявил Путина гомофобом номер один.

– Россия ведет войну против либеральной современности! – возмущалась Брек, а Адо сразу стал воинственно размахивать дубиной: – Просвещенная российская молодежь восстанет и выступит против предательства Путиным ценностей свободы. – Представив это, он с радостью потер руки.