— Мы б пошли, начальник, — ответил один наконец, цедя плевок сквозь зубы. — Да, только против этой мути с голыми руками не попрешь.
Сергеев протянул ему автомат.
— Ты че, это — серьезно, начальник? — изумился заключенный. — А вдруг я пальну в тебя?
— Не пальнешь, — спокойно уверил его прапорщик. — Бери. Есть еще автоматы и для остальных — Томина и Шарко, и пистолеты — три. Хватит. Стрелять-то умеете?
— Шутишь, что ль?
Тогда пошли.
— А у этого чурки пушку взять можно?
— Я табэ дам "чурка"! — обозлился Ракханов. — Вот этот автомат по башка, как Купкин будэш лежат, да?
— Так я, брат, не со зла, — стал извиняться зэк. — Ты с майором остаешься, а нам-то с твоей пушкой будет веселее.
— Нэ дам! — отрезал солдат.
— Дай, — сказал Сергеев.
Они ушли. Ракханов с Краснухиным стояли у машины и смотрели, как солдаты и зэки тонут в темноте туннеля. Последним ушел Сергеев.
— Ай, нэхарашо, — покачал головой солдат, заглядывая в кабину. — Нэ харашо, майор. Савсэм убил Шашка. Он мама любил. Про свой кишлак харашо рассказывал. Так харашо, что сэрдцэ стаит. Да! И лейтенант Томин жалка. Да-а…
Он прошел к краю площадки и сломал с дерева две сосновые лапы.
Краснухин не испытывал никаких угрызений совести по поводу своего поступка: за свою жизнь он отправил на тот свет немало людей, и это были не обязательно зэки. Солдаты стоили не дороже заключенных. Так требовала Система, государственная машина. Тем же ей и отплачивал майор Краснухин, мстя за свою забитую глушью и загубленную жизнь. Жалел только о том, что не повезло с прапорщиком — не сумел застрелить. Не стоял бы теперь пристегнутый наручниками к дверце грузовика, под охраной дурака-узбека или татарина… какая разница!
Еще немного жалел Томина. Сразу после училища, как в свое время и сам майор: в широких глазах море романтики, удали и мечты. Лейтенант прибыл в часть неделю назад и сразу рьяно принялся за службу, надеясь, что его заметят, оценят, продвинут. Самонадеянный, доверчивый и самолюбивый дурачок! Кто его мог в этой таежной глуши заметить? Краснухин, что ли? Нет. Майор заботился только о себе. Тридцать четыре года — возраст для военного рубежный: или сгнить здесь среди мхов и болот, или носить полковничью папаху в каком-нибудь управлении и не обязательно в столице, можно просто где-нибудь поближе к ней, а на худой конец — обжиться на теплом морском побережье, чтобы на скорой пенсии тешить себя южными фруктами и солнцем. А лейтенант… Томин уже дослужился. До вспоротого живота. До ружейного залпа над свежей могилой. Неужели все таки зэка? Казалось, что они к нему неплохо относились — требовал не больше правил. Солдаты? Этого тем более невозможно было представить! Но кто-то же все-таки убил, и с такой лютой жестокостью.
Краснухин поморщился своим мыслям.
Он нисколько не боялся за свою судьбу. Дело, скорее всего, завершится переводом в другой лагерь. Сергееву подпишут заявление, и все — никаких больше препятствий на пути к полковничьим погонам. Помогут — знал майор. Как и он не раз помогал гноить в лагерных подвалах ненужных людей нужным людям. Добросовестно служил. Стал нужным.
Подошел Ракханов. Протянул одну сосновую лапу майору:
— На, махат будэш, камар-машка ганят, да?
ebooksa