Из тумана, навстречу милиционерам, выплыл темный, размытый серостью, а ближе оказавшийся рыже-черным остов сгоревшей машины. Покореженный огнем металл был густо пробит дырами. Стоящие рядом сосны чернели обугленными стволами. Это было памятное место. В прошлом году, совершая объезд территории, дозорный милицейский взвод напоролся на мобильную группу вооруженных преступников, которые занимались дележом награбленного за Зоной (основной промысел здешних преступников — бандитизм на дорогах Украины: захватывали и угоняли в Зону грузовой транспорт) добра. Завязалась перестрелка, в результате которой погибли все милиционеры, одиннадцать человек. Когда прибыло подкрепление, на поле боя догорали два автомобиля, — второй, принадлежавший бандитам, должен был показаться из тумана через несколько десятков метров, — лежали истерзанные, безжизненные тела милиционеров и десятка полтора трупов бандитов. Остальные с награбленным добром благополучно укрылись в бескрайних лесах Зоны.
Когда проходили мимо заржавленного и обугленного автомобиля, все притихли и насторожились. Остатки машины напоминали о сути и последствиях службы. Железо, постепенно набираясь дневного тепла, тихо потрескивало и глухо стонало от падающих на него капель росы.
Прошли еще несколько десятков шагов, и на обочине заброшенной дороги увидели еще одного молчаливого монстра — остатки грузовика, сожженного бандитами. До села, не существующего на самом деле, но помеченного на карте как Заруба, оставалось совсем немного, и только милиционеры успели подумать о том, что пришли, как из тумана выплыл горб заброшенной хаты. Дом пялился на дорогу, на людей пустыми глазницами оконных проемов, вытекал через них вон чернотой тоски, хмурился осевшей и в некоторых местах провалившейся крышей, мялся морщинами размывов и трещин глинобитных стен, и стыдливо, словно страдая от собственного непотребного вида, сиротливо прятался за разросшимися, густыми кустами сирени. И дальше из тумана стали выплывать, один за другим, следы прошлого, памятники одиночеству и бесхозяйственности, еще дома, один другого страшней в своей неустроенности. Они стонали и скрипели, как немощные и больные старики. Пришедшие знали, что это за звуки, их причину — скрипело гниющее и набравшееся ночной влаги дерево строений, стонал тяжелый от тумана сквозняк, пробивая дома навылет через провалы и пустые окна, но все равно с замиранием сердца зажимом воспринимали их, как голоса живых и страдающих существ.
Шли так, чтобы была возможность отразить удар с любой стороны, держась середины проселочной дороги, надеясь на помощь тумана, который сделает стрельбу затаившегося стрелка неточной. Передвигались предельно тихо, до бескровности в руках сжимая оружие. Ступали тихо, не шаркая и не топая, чтобы сделать тишину предельно кристальной, чтобы она вовремя предупредила шорохом, дыханием, топотом о засаде. Дошли до конца села. По-прежнему было тихо. Немного расслабились и повеселели.
Кажется, здесь тихо, — произнес Шура, кривя лицо, чтобы согнать с него маску напряжения, которая немотой держала лицевые мышцы. — Идем назад, но только тихо.
Заруба была даже не поселком, селом, а хутором, одним из тех, которых довольно много разбросано в дремучих лесах Полесья. Обычно в десяток маленьких хат под соломенной крышей, стрехой. Как и во всех ему подобных населенных пунктах, из Зарубы были эвакуированы все жители сразу после аварии, но не все освоились на новых местах: приросшие к родным местам, они скоро стали возвращаться и поселяться вновь в своих домах. В тех же хатах, где хозяева не решились на повторную миграцию, поселялись бомжи, которые в большинстве своем осваивались основательно, заводили подсобное хозяйство и жили результатами своего труда и охоты в лесах. Их нисколько не пугала радиация, не могли выгнать власти и коменданты. Но потом, кто из них умер от скоропостижных болезней, кто от старости, а кого убили бандиты, мародеры и другая человеческая нечисть, которую влечет человеческое горе, как скотину сочный травяной луг. Остальные же, кому удалось уцелеть от всех этих напастей, спешили покинуть Зону уже навсегда. Поэтому Заруба был сравнительно молодым из заброшенных хуторов. Например, рядом с ним был совсем маленький, на пять хат под камышовыми стрехами, поселок Слывян, в который после эвакуации никто не вернулся и никто не поселился. Теперь от него остались только пять больших рыжих глиняных пятен, торчащие догнивающим строительным деревом, и больше ничего: ни тына, ни сарая, ни колодца, только лесная молодая поросль, которая неплохо осваивалась на бывшем человеческом жилище.
Они были уже на середине села, когда услышали впереди себя уже знакомый лесной топот. Звук был таким отчетливым, что без особого напряжения представлялись чьи-то ноги, в стремительном беге топающие по дороге. А по тому как дробно разнёсся этот топот, можно было догадаться, что бежало несколько человек. Также все ясно расслышали тяжелое дыхание бегущих. Милиционеры как по команде присели и выставили в сторону звука стволы автоматов. Шура достал из-за пояса картонную трубочку сигнальной ракеты.
В тревожном ожидании они просидели несколько минут, но больше никто не перебегал дороги, только со стороны развалин слышалось больше стонов и скрипов, различных густых шорохов. Языком жестов Шура поставил товарищам следующую задачу: держась вместе, медленно продвигаться в сторону ближайшей хаты, войти в нее и проверить, затем перейти к следующей, и делать все с предельной осторожностью и вниманием. Встали и медленно пошли, постоянно крутясь на месте, чтобы быть начеку, если нападут с флангов или тыла. Вошли в дом…
Запах гнили среди облезлых и обваливающихся стен был настолько острым, что защекотало в носу. В доме ступали с еще большей осторожностью, чтобы не спровоцировать обвал обветшавшего строения. Густой туман втекая в дом, пропитал толстый ковер пыли, покрывающий различный хлам на полу, влагой, и она образовала на пыли тонкую липкую пленку, которая прилипала к подошве обуви, оголяя сухую рыжую пыль. Почти весь пол светлицы был избит такими следами. Густыми росчерками они обрисовали почти все пространство пола, а кое-где подняли в воздух густую пыльную взвесь. Молодой присел и стал внимательно изучать один из таких следов. Его брови полезли на лоб от удивления. Он жестом показал, что следы совсем маленькие, детские и человеческие — на пыли четко прорисовывался рисунок пяты и пяти пальцев, оканчивающихся, правда, еще какими-то странными игольчатыми острыми дырочками в пыли.
В комнате стоял большой, старинный покосившийся шкаф, над дверями висели изорванные и выгоревшие занавески, на печи еще хранились следы изразцов, а из самой печи сильно пахло сажей, на одной из стен висели несколько выцветших фотографий в старых деревянных рамках. Мутные, едва различимые лица на фотобумаге с застывшей гордостью взирали на не пожаловавших гостей. Несколько фотографий валялось подле стены. В правом углу, наиболее хорошо сохранившемся, до такой степени, что можно было различить голубизну побелки как раз в том месте, где когда-то висели иконы, почти под потолком, приколотое маленькими гвоздиками, прикрывая пустоту под собой, висело вышитое полотенце. Вышивка давно выгорела и выцвела, а полотенце местами посерело и пожелтело, но ее рельефность еще было можно определить на ткани. Кажется, это были какие-то птицы и цветы…
Молодой милиционер подошел к шкафу и стал медленно, стволом автомата, открывать одну из створок. Другой заглянул в печной зев. Третий полез на печную лежанку, рискую развалить своим весом саму печь. Четвертый, Шура, остался стоять в середине светлицы, бросая тревожные взгляды на покосившиеся оконные проемы.
Когда дверца шкафа с протяжным и жалобным скрипом отворилась, раздался изумленный голос молодого:
— А это что такое, мать…?!
Все повернулись в его сторону. В шкафу, спиной к дверце сидело какое-то странное рыжее существо. Оно было покрыто шерстью так редко, что можно было видеть выпирающие под синеватой кожей позвонки хребта, кости лопаток и дуги ребер. Голова была совсем собачья, с длинными, дрожащими от страха ушами. Существо сидело на корточках, спрятав на груди лапы, изредка поворачивая голову, чтобы воровато коситься на людей. Длинный хвост, вывалившийся из шкафа сразу, как только была открыта дверца, теперь крупно дрожал в пыли. Оно жалобно попискивало, а глаза кричали мольбой о пощаде, смотрели с лаской и добротой.
— Кто это? — еще раз спросил молодой у Шуры, но тот только передернул плечами.
— Он был тут не один, — сказал он через некоторое время, когда прошло первое изумление.
— Кажется, еще в печи и на печи кто-то…
С потолка осыпалась штукатурка.
— И на чердаке есть.
— А ну, ты, чудо, вылезай! — приказал молодой существу, и то, задрожав сильнее, начало вылезать из шкафа. — Ты гляди, сволочь, понимает!.. Ты кто такой?
ebooksa