Это было самое ужасное из всего — абсолютное отсутствие уважения к Господу Всемогущему и Его Сыну Иисусу Христу.
Когда он возвратился с вечернего визита в хоспис для больных СПИДом, они были уже там. Они ворвались в храм — для того чтобы войти, им пришлось разбить одно из окон, — и стали танцевать между рядами скамеек. Их было человек десять или пятнадцать, большей частью подростки, но не только. Самому старшему было лет двадцать пять. Из переносного двухкассетника, стоящего на кафедре, раздавалась жутчайшая рэп-музыка. Ковер весь был уставлен бутылками с вином, бутылки были и в руках у танцующих. Он ворвался в церковь, наполненную воинствующими мерзавцами, полный гнева, и начал на них кричать, требуя покинуть помещение немедленно. Он сразу прошел вперед и выключил этот их ужасный шумовой ящик, затем повернулся лицом к вандалам…
И увидел статую.
Статую Христа, ту самую, которую он получил от преподобного Морриса в Атланте. Она лежала на передней скамье, на боку и… была осквернена. На Его лице губной помадой была намалевана яркая клоунская улыбка, из промежности вздымался огромный глиняный фаллос.
На следующей скамье стояла молодая женщина с растрепанными волосами, наполовину черными, наполовину белыми. На ней были черный прозрачный лифчик и короткая черная юбка. Юбка задралась, и под ней ничего не было. Похотливо скривив губы, она мастурбировала пальцем, совершая рукой медленные чувственные движения.
Посредине группы застывших в немой сцене танцующих находились обнаженная до пояса девица и парень с возбужденным членом, высовывающимся из расстегнутой ширинки. Два одетых молодых человека лежали обнявшись, как раз под разбитым окном.
Слова гневной речи, которую он намеревался произнести, застыли у пастора Робенса на губах. Только сейчас ему удалось разглядеть на лицах этих пьяных юнцов что-то тяжелое и очень развратное, а кроме того, на них отражалась глухая враждебность, которую вначале он вообще не заметил.
Гнев испарился, его место занял страх.
Никто не произнес ни слова.
Молодая женщина на скамье, глупо и самодовольно улыбаясь, двинулась налево к оскверненной статуе. Добравшись же до нее, широко расставила ноги.
Затем она раздвинула свои наружные половые губы и начала мочиться.
Раздались смешки. Они эхом разнеслись в церковной тишине. Потом хихиканье переросло в жеребячий гогот. Молодые люди все еще смотрели на него, но на их лицах не было стыда, который он ожидал увидеть, ведь их застали за таким непотребством. В выражении их лиц не было сознания вины за хамское поведение, а только снисходительное самодовольство и пугающее презрение.
На скамью с бутылкой в руке вскочил парень с волосами, завязанными сзади конским хвостиком.
— Эй, приятель, хочешь попробовать?
Пастор Робенс собирался выбить бутылку из рук парня, схватить его за воротник и встряхнуть так, чтобы душа выскочила вон, но он лишь стоял, обмякнув, и наблюдал, как парень сначала присосался к бутылке, а затем снова включил проклятый ящик.
Они начали танцевать вновь, передавая по кругу вино, что-то вопя и выкрикивая. Двое молодых людей на полу теперь уже наполовину разделись. У задней стены закричала девица — худенький подросток с большим количеством колечек в ноздрях и ушах бил ее кулаками в грудь.
Пастор Робенс поспешил в свой кабинет и запер дверь на ключ.
Он слышал доносившиеся из церкви взрывы смеха.
И самое ужасное состояло в том, что его тоже потянуло выпить. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось выпить. Он весь трепетал, его сердце стучало от страха. Никогда прежде он не сталкивался с чем-нибудь подобным. Трудных подростков он видел, одно время ему даже приходилось работать в Центре по борьбе с уличной подростковой преступностью на окраинах Сан-Франциско. Но ничего из того, что он узнал там, не могло пригодиться ему здесь. Эмоционально ущербные молодые люди и разного рода хулиганы, с такими ему иметь дело доводилось. У этих ребят были специфические, легко распознаваемые проблемы. Но эта группа…
В дверь кабинета что-то ударило, и он сильнее уперся в нее, закрыв глаза, быстро произнося молитву Богу, умоляя, чтобы Он не позволил им ворваться.