— Джек! — позвала Пенелопа.
— Съешь меня! — завопил полицейский. Его голос был хриплым, дребезжащим, и его невозможно было узнать. Раздался громкий удар. Это с той стороны он с размаху ударился о дверь. — Оближи его у меня! Слышишь? Сделай это немедленно! Я приказываю! И оближи мою задницу!
— Это я! Пенелопа!
— Я жажду твоей девственной крови!
Пенелопа постояла несколько секунд, понурив голову, глядя на закрытую дверь, затем устало вздохнула и медленно направилась обратно в гостиную, где опустилась на диван.
— Ну так расскажи, что с тобой случилось, — попросил Кевин, когда они с Холбруком вошли в комнату.
Она начала с ночного вторжения матерей, описала свой поход через поле, рассказала о встрече с Дионисом и о том, как он сказал, чтобы она уходила.
— Он позволил тебе уйти, — размышлял Холбрук. — И ты говоришь, он не был пьян?
— Совсем немного, может быть. Он что-то выпил из этого бурдюка, его глаза были немного красными.
— Ты считаешь, что, если бы он был сильно пьян, он бы тебя не отпустил?
— Нет. Я думаю… я думаю, он все еще находится в стадии раздвоения. И мне кажется, что, когда он почти трезв, он ближе к Диону. Я думаю, это единственная причина, по которой он позволил мне уйти.
— Ну а все остальные тебя не трогали? Там, на поле?
Она кивнула, явно озадаченная.
— Кроме сатира, никто. Да и сатир, собственно говоря, тоже. Вот так.
— Совершенно очевидно, что они получают от него сигналы. Мы это подозревали. Он каким-то образом посылает им эмоциональные импульсы. Если он счастлив, счастливы и они. Если он в гневе, они тоже в ярости. Они превратились в подобия автоматов, выполняют только его приказы. У менад, возможно, что-то иначе, но у остальных…
— Ну и что же мы будем делать? — подал со своего места на полу реплику Кевин. — Опохмелим его и заставим проповедовать трезвость и воздержание?
Холбрук вскинул брови.
— Неплохая идея.
— Бросьте. Я же серьезно.
— И я тоже серьезно.