Путь

Я не нашлась, что ответить. Мне и так всё было понятно. Мы никогда не выберемся отсюда живыми, а если и случится такое чудо – разве можно продолжать жить как прежде, после того, что со мной произошло? Как забыть весь этот ужас? Белый карцер с его невыносимыми условиями, смерть Гальера, бесконечный страх быть пойманной и убитой? Раньше я строила планы на следующий день, обдумывала свои поступки, а сейчас просто принимаю тот факт, что моя жизнь больше не принадлежит мне. Да мне даже не думается о завтрашнем дне, ведь его может не быть, и с этой мыслью приходится жить. Нет больше сил. Я прошла к кровати Рея, легла и завернулась в одеяло. Не хочу, чтобы кто-то говорил со мной, не хочу, чтобы вообще кто-то был здесь кроме меня. Я прикрыла глаза и сделала вид, что сплю. Мне было слышно, как Рей прошёл к противоположному концу камеры и сел рядом с решеткой, сквозь приоткрытые глаза, я видела, как он устало прислонился спиной к стене и запрокинул голову, руки безвольно свисали с коленей. Тишина длилась долго: полчаса, может больше. А потом заговорил Франц.

– Это всё так ужасно. Я не думал, что кто-нибудь может так обращаться с женщинами… Не понимаю, как… Когда я был ещё в школе, рядом с моей группой часто гуляла группа девочек. Они все такие маленькие, хрупкие, похожи на ангелов с картинок в детских книжках. Как можно издеваться над ними? Мы, мужчины, ведь гораздо сильнее, чем они. И заведомо знаем, что будем победителями в схватке. Почему эта женщина так поступила с Риной? Это мерзко. Я не могу подобрать слова, чтобы назвать её поступок. Ни за что не поверю, что, вырастая, милые девочки становятся такими жестокими как эта дама из Совета, не хочу называть её по имени. Рина больше похожа на тех чудесных женщин, которые воспитывали нас, заботились о нас. Она не похожа на врага. Да, она немного странная, непонятная, но не злая и не опасная. Даже её порыв выбежать на поле боя – это же не более чем неконтролируемое желание остановить кровопролитие.

– Ты не понимаешь такого отношения, потому что ты – добрый, а люди, не важно, женщины это или мужчины, могут быть разными, в том числе и жестокими. Ты ещё слишком молод и мало видел в этой жизни. Наш мир держится на жестокости, на власти, – Линкок говорил тихо и хрипло, – Рей! Почему ты вообще позволил всему этому случиться?

– Потому что я слаб, капитан.

– Это не правда, командующий! – Франц горячо возражал, и я могла себе представить его выражение лица, обеспокоенное и воодушевленное одновременно, – я видел, какие вы принимаете решения. Слабый человек никогда бы не повел себя так, как вы!

– Может быть он и прав, Франц, – продолжал Линкок, – я могу его понять. Мы давно знаем друг друга, с тех пор, как Рей вытащил меня из опаснейшей ситуации. Кто знает, чего ему это стоило. До сих пор думаю, смог ли бы я сделать что-то похожее для него. И не уверен в положительном ответе.

– Я не знал об этом… – Франц зашевелился, наверное, пытался сесть или встать. Я продолжала слушать и иногда приоткрывать глаза. Линкок наверняка имеет в виду историю с женщиной, про которую мне говорил Судья.

– Рей, ты же не просто так выбрал именно её? Рину. Я не могу ошибаться, – капитан перешел практически на шепот. Моё сердце билось всё сильнее, какие тайны эти люди готовы раскрыть друг перед другом, находясь на грани гибели. Не дождавшись ответа, капитан продолжал, обращаясь уже к Францу. – Дорогой Франсуа, когда-то очень давно, когда вас ещё на свете не было, со мной приключилась очень интересная история. Я жил с женщиной, – Франц охнул, – да, это запрещено. Но, когда я смотрел на неё, мне так сильно хотелось жить – не так как мы живем, а по-другому, что я не мог отказаться от этого. Никак не мог. А всё началось с того, что я просто взглянул на неё, проходя мимо, когда попал в архивы. Удивительно, но она ответила мне тем же. Мы виделись несколько раз, после чего она попросилась перевестись в хозяйки, а поскольку моё положение позволяло держать в доме прислугу, то она без проблем попала ко мне на работу. Мы были счастливы, не побоюсь этого слова. Мы засыпали и просыпались вместе, она готовила для меня. Помню, как теплыми вечерами мы сидели у раскрытого окна и разговаривали не о войне, а обо всем на свете и о нас, о нашем будущем, – капитан умолк ненадолго, явно вспоминая те дни. И продолжил, – позже, когда всё открылось, Рей спас меня, заступился. Переместил её в другой мир и взял меня в свою команду, конечно с лишением всех привилегий, званий и заслуг. Мне пришлось даже сменить имя. Но моя история тут, в общем-то, не причем, просто мне видно то, что не заметно остальным – тем, кто не переживал подобное. Я понял, что с командующим дело плохо, когда его перемещения в другие миры стали настолько частыми, настолько долгими, что иногда штабные искали его часами. Да, он постарел и смотрел на этот мир иными глазами. Но это было не всё. Что-то в его взгляде заставило меня понять, что дело не только в усталости от войны. А ведь я тогда был прав… Ты оказался на моем месте. Не так ли, Рей?

– Вы хотите сказать, что дело было в женщине, в Рине? – Франц не мог скрыть крайнего удивления.

– Линкок… – Рей вздохнул, – вы знаете кто я на самом деле? Да. А вот я не знаю теперь, кто я. Раньше думал, что знал – военный, не просто рядовой солдат, а человек, выполняющий специальные поручения, владеющий знаниями и силой, заслуживший великолепную репутацию и уважение. И вот я здесь, сижу за решеткой, как преступник. И совершенно не знаю, что делать дальше. Вы говорите, что всё дело в женщине. Возможно. Но я сам не готов ответить на этот вопрос. Когда-то, ещё до рождения Гальера, в нашем обществе были разрешены отношения с женщинами, поскольку считалось, что физиологические потребности необходимо удовлетворять полностью, чтобы сосредоточиться на более значимых целях. Но такой подход вносил хаос, потому что взаимодействие с женщинами не ограничивалось только физическим контактом. Было решено перестроить общество под нужны государства. Женщин понемногу убирали из обычной жизни, выстраивая образ матери-воспитательницы, заботливой и непорочной. Образ женщины как жены, подруги, любовницы, в конце концов, сводили на нет, создавая вокруг них атмосферу порочности, низости и пошлости. В еду солдатам стали добавлять разные препараты, чтобы заглушить влечение к женщинам, промывали мозги ещё маленьким детям, внедряя мысль о том, что женщина существует лишь для того, чтобы воспитывать детей и заботиться о слабых. И как видите, это сработало – Франц живой тому пример. Но эта перестройка, конечно же, коснулась не всех. Правители не настолько привержены идеям нашего общества, как требуют того от нас. Им доступно всё. И не только из нашего мира. Но речь не об этом. После такого жестокого эксперимента с контролем рождаемости и естественных потребностей людей, мы получили прекрасное сильное мужское население, красивое и умное женское, но стали терять способности к перемещению. Детей, рождающихся с такими умениями, становилось всё меньше, да и у остальных силы становились всё более слабыми – они могли перемещаться сами, но не могли переместить кого-нибудь с собой. И это несмотря на то, что в лабораториях постоянно велись работы по улучшению генома. Дети стали рождаться нездоровыми, всё чаще с неизлечимыми болезнями. Природа гораздо умнее людей. То, как причудливо сплетаются человеческие гены в детях, – это действительно удивительно. Но чудеса случаются только в том случае, когда человек сам делает свой выбор. А у нынешнего поколения его нет, никто из нас не может выбрать себе в жены женщину по зову сердца, мы не можем сами решать, от кого будут рождены наши дети, – Рей замолчал, я открыла глаза и увидела, что его поза не изменилась. На мгновение мне показалось, что он ведет разговор не столько с Линкоком и Францем, сколько с самим собой, – я родился, следуя выбору только одного человека. Мой отец не спрашивал у моей матери, хочет ли она рожать меня. Не знаю, сколько ещё таких же, как и я – моих братьев, а может быть и сестер, было убито или отправлено в строй. Но мне повезло. Да, мой отец – Судья. И за это я ненавижу себя больше всего. Всеми своими силами и умениями я обязан ему, его генам. Я – практически он. А кто моя мать – я не знаю. Что произошло с ней после моего рождения – только могу догадываться, но никогда не озвучу эти мысли. Меня растили отдельно от остальных детей, внедряли в общество осторожно. Им нужно было только одно, – чтобы я помогал осуществлять тайные цели Совета. Но мне удалось выбраться из-под их командования и уйти в обычные военные. Скольких людей я погубил, замучил, переместил в далекие миры только лишь потому, что не знал другой жизни, – Рей схватился за голову, посидел, наклонив её к коленям, и рывком вернулся в прежнее положение. – Конечно, они не могли не сохранить для меня все привилегии – потому что я был нужен им, потому что слишком много знал и был опасен. Всё время до и после ухода с должности главного Палача я по частичкам собирал эту историю, чтобы понять, кто я на самом деле. И становился противен сам себе. Потерял всякий смысл, – Рей снова замолчал, я приоткрыла глаза и посмотрела на него, он тяжело дышал, рассказ явно давался ему нелегко, – а потом увидел её… Вы правы, капитан. Правы были во всем и тогда, и сейчас. То, что может дать одно лишь присутствие определенного человека в жизни, – бывает дороже всего. И даже сильнее страха перед неизвестностью и силой.

– Вот так дела… – удивленно протянул Франц.

– Всё даже хуже, чем я думал, – Линкок встал и шумно зашагал по камере, – ты полон сюрпризов… Теперь понятно, почему они так с нами поступают. Они же мстят тебе, Рей. После тебя так и не нашли нового Палача, ты заставил Совет делать всю грязную работу их же руками. Я так старался забыть, что именно ты – Палач. Твои руки по локоть в крови, если не больше… И каждому воздастся… М-да… Что ты думаешь делать дальше?

– Бороться. До последнего. Судя по тому, что я понял из разговоров – всё мировое сообщество обратилось к Совету с вопросом о том, что произошло. Они объяснили, как могли, но миру нужны доказательства, которых у Совета нет. И мы сбежали. Значит, теперь у них единственный выход – показать нас миру, что бы мы дали ответ. Вы же знаете, что нарушения мировых законов так просто не оставляют. Женщина на поле боя – как раз один из таких случаев. И не просто женщина, а из другого мира. Думаю, что Совет подозревают в заговоре против мира. Поэтому, если мы убедительно не объясним ситуацию, то городу точно придёт конец. Проще говоря – Совет хочет бросить нас на амбразуру, как затравку для хищника.

– Да, многие города давно имеют на нас зуб и подозревают в нечестной игре. Если верить твоему рассказу – так и есть на самом деле. Совет заигрался в грязные игры.

– Подождите, я не понимаю, – вмешался Франц, – ну, женщина на поле боя – понятно. Нарушение, серьезное. Но не настолько же смертельное, чтобы уничтожать город и всех его жителей?

– Просто женщина – нет. Вспомни, Франц, вмешательство во внутренние дела других миров запрещено, равно как и обратное. Мы можем только наблюдать и ни в коем случае не должны вмешиваться, так же, как и люди из других миров не имеют права ввязываться в наши внутренние дела. Когда кто-то убежал и не вернулся – это один вопрос. А здесь? Явное вмешательство. Когда к нам попадает другой человек, с другим взглядом и знаниями о мироустройстве, со своими идеями и философией – он может послужить катализатором расшатывания всех устоев, на которых держится наш мир долгие сотни лет. Все правители боятся разрушения мира изнутри, через таких людей, – Рей говорил как обычно, спокойно и уверенно.

– Как Рина?

– Почти. Она не опасна, потому что у неё здесь не было конкретных целей. Её поступки – это случайность и стечение обстоятельств. Но не все люди – такие.

6.

Мужчины перешли на шепот, и разобрать, о чем они говорят, не получалось. Я лежала без движения и пыталась осмыслить всё услышанное. Как сложен этот мир, в каждом обществе, пусть даже самом устойчивом и правильном с виду, есть проблемы. А люди – жестоки. Их развращает власть, сила, вседозволенность. Мы попали в руки коварных и опасных людей, которые готовы на всё ради сохранения того мироустройства, к которому привыкли. А по сути – они глупы, потому что настоящая жизнь всегда побеждает. Она может скрываться за дверями домов и комнат, она может убегать в другие миры. Но она есть, и с этим ничего нельзя сделать. Жизнь в каждом из нас, в людях, которые умеют чувствовать, умеют быть добрыми и верными. Как можно запретить человеку совершать внутренний выбор? Душа всё равно будет рваться наружу, потому что ей надо любить, страдать, радоваться – ей надо сполна насытиться своим существованием. У всех есть душа, живая. И моя душа болит, очень.