— Федот, дурья голова, выпустил!
— Какого дьявола⁈
Тот, ослабев, даже ответить не мог. За него говорил старший.
— Тварь страху напустила. Федот обделался даже. Порты — мокрые! Потом внушила: выпустишь — страх пройдёт.
— Так чего он просто не убежал наверх?
— Говорит: ноги отнялись, — объяснил фельдфебель, и бедолага горестно кивнул, подтверждая. — Открыл. Страх и правда исчез. Она как прыгнула — хвост мотнулся, изрубил Федота шипами. Чуть Богу душу не отдал.
— Да…а… Барин… Виноватый я… Прости-и-и…
Что самое удивительное, во дворе дома никто Красотку не заметил. Видно, скакнула через забор и была такова. А ещё страньше — никого не тронула, сытая утренним мясом. Что Федота задела — случайность.
И где её искать? Катался весь день, пока не стемнело. Так много ездил верхом только в юности, в Логойске, давно уже не садился седло, натёр себе на неприличном месте.
Пантелеев, услышав про беглянку, ничуть не расстроился.
— Зарежет кого, люди решат, что у Монморанси тварь сбежала, про нашу не слышал никто, — рассуждал монах.
Оба учёных обрадовались даже больше, чем когда получили приказ из Торжка — умертвить Красотку, освежевать и сдать шкуру на чучело. Ни у одного не было револьвера. Чем отравить зверя, у которого желудок переваривает лошадиные копыта, они не знали. Повторить участь Романа Эдуардовича Колокольского, сгинувшего в Тартаре, профессора не спешили.
Отужинав последний раз с гвардейцами, учёные мужи принялись собираться, чтоб успеть на последний поезд до Атланты.
Пантелеев вышел на крыльцо и зажёг папиросу, пуская клубы дыма в зимнее небо. Тышкевич привалился к перилам рядом, хоть и не курил.
— Всё в руце Божьей, монах? Так куда ведёт его десница?
— У Божьих тварей есмь свобода воли — нести добро или грешить. У нас с вами, ваше благородие, дело богоугодное, но невозможное — проникнуть вдвоём в настоящую крепость.
— Да. И Красотку в качестве козыря мы упустили.
— Остались другие козыри: немного магии и очень много нахальства. Вы из Тартара выбрались, ваше сиятельство, так из человеческого адского места — тем более сложится. Оттого я с вами. Обмозгуем детали и завтра же идём. Чего ждать?
Оранжевый кончик его папиросы тлел в темноте как единственная звезда в эту пасмурную ночь.
Тышкевич согласно кивнул. В сознании исподволь всплыли роковые строки, почему-то способные толкнуть на самый безумный и решительный поступок: