— Ты веришь в бога? Нет, не в того фальшивого создателя, сотворившего мир «Незапертой Двери». А в некий высший разум, пред которым мы предстанем на пороге смерти, пред которым ответим за все свои грехи? В то, что еще осталось святого в нас?
Алик угодил в замешательство, не ожидая, что я врублюсь в подобную тему: ведь прежде всегда избегала разговоров о боге, а недавно заверяла, что не верю в существование ада и рая. О чем он подумал, интересно? Что я таким образом взываю к его тайной религиозности? Мол, не убоишься ли гнева Божьего, тварь ползучая, задумавшая взгромоздить на себя грех убийства ближнего своего?
— Конечно, я верю в бога, Надя, я ведь смертен.
Странная психология. Все мы смертны, но далеко не каждый признает, что его жизнью распоряжается всевышний!
— Ты считаешь, что убийство человека — смертный грех?
— Ну а ты, атеистка, иного мнения?
— И ты бы никого не грохнул даже за большие «бабки»?
А за книгу, интересно? Давай же, разубеди меня.
— Еще ни одному не удалось прихватить деньги на тот свет. Знаешь кого-нибудь, кто смог откупиться баксами от бога? Избежать кары небесной, дав взятку архангелу Гавриилу? То, что у нас светлого в душе, вот истинная ценность, которая имеет значение. Лично я не хочу, чтобы за мои грехи расплачивались близкие мне люди. Моя мать, сестра или мои друзья. А с чего ты вдруг заговорила об этом?
Я пожала плечами и махнула рукой, дав понять, что это неважно. Но, как ни странно, все сказанное Аликом произвело на меня впечатление. Вчера я была почти уверенна, что он способен на все, а сейчас будто увидела его в ином свете. Не во тьме моих опасений, накрученных догадок, взращенного подозрения, а в дневном свете обыденности. Все это время он балансировал на двух плоскостях — черной и белой, наступая то на одну, то на другую. И теперь вдруг окончательно, решительно вышел к свету, из жуткого паука вновь превратившись в безобидного крота. Мне почему-то стало легко. Я даже вздохнула, едва ли не поблагодарив небо за то, что ошибалась. Возможно, это временное помешательство, но я хваталась за него всеми щупальцами мятежной душонки. Черное облако безумного сна развеялось, разлетелось клочьями дыма, прояснив небосвод прежнего доверия.
Я рассказала кроту о прочитанном отрывке книги, предположив, что и Либра угодила в выдуманный мир. Выложила все и о покойном соседушке, что по уверениям бабы Нюры, скончался по вине книги. Показала и фото. Алик, либо хорошо умел притворяться, либо и впрямь был удивлен увиденным. Во все лупы просмотрел и признал, что я права: это и впрямь Лариска Зажигалка. И тут же бросился фотографировать каждый сантиметр этого снимка.
— Либра начала ассоциироваться у меня с чародейкой подводного царства вскоре после того, как эта героиня появилась в книге, — между делом размышлял вслух Алик.
— Почему? — удивилась я, наблюдая за его манипуляциями.
— Ох, Надя! А то, что чародейку зовут Liebe, тебя ни на что не натолкнуло?
— А на что оно должно было меня натолкнуть?
— Liebe по-немецки — любовь. Слово намеренно искажено не то для красоты звучания, не то для того, чтобы не сразу обратили внимание на оригинал. Это была очередная закамуфлированная подсказка, оставленная нам писателем. Кстати, я тут подумал. Что, если автор, его живущая здесь половина, увидела тебя и Либру. Он представил вас чародейками, додумал по-своему ваши взаимоотношения, раскрасив в более яркие цвета внешность. Изменил характеры, сплел по-своему судьбы…
— Вряд ли! — отмела я с ходу новую догадку. — Если это действительно так, то этот писарь должен был нас хорошо знать. Слишком хорошо для случайного прохожего! Скажем, он мог бы украсить платье Элпис астрой или розой — всем известными цветами, так? Но он выбрал гривилат, чтобы я, хренов садовод, его узнала. А моя привычка барабанить пальцами по коленке? Он должен был изучить меня, прежде чем вшивать в свою книжную эпопею! И имена! Не каждый знает, что за Денькой кроется Надежда, а за Либрой — Любовь. Либра учила в школе немецкий. Для нее он назвал повелительницу вод Liebe. Он и это знал о ней!
— Ты говоришь о нем, как о простом смертном. Если ему подвластно сотворить такую вещь, неужели он не может считать с вас всю нужную информацию?
Я согласно кивнула. Алик кивнул в ответ, закачивая с фотоаппарата снимки в компьютер, чтобы потом поковыряться в каждом пикселе.
— А что ты думаешь насчет Ларискиного отирания у гроба Печкина? Ты ведь ее лучше знаешь. Что ее с ним связывало? А если дело в книге, то как она узнала, что та будет в гробу? И если вытащила, почему не оставила себе? Могла она подбросить ее на лавку у моего подъезда?