Стигмалион

– Конец света. – Вильям замолчал, но, видя, что я жду продолжения, продолжил: – Они считают, что я убиваю себя. Хожу по лезвию бритвы. Надеялись, что… Не знаю, на что они надеялись. Что я так и не решусь ни к кому прикоснуться? Стану затворником? Уйду в монастырь? Черта с два… я начал бунтовать еще в старшей школе: первые эксперименты, первые прикосновения, первые серьезные ожоги. Чуть позже я познакомился с Тео, и он дал мне ключ от дверей моей тюрьмы: рассказал о горячей воде, о восковых спреях, обо всяких уловках, которые уменьшают симптомы аллергии… Потом я встретил Айви… Проколы случаются до сих пор. Отец вроде как смирился… Но не мама. В последний раз, когда я загремел в больницу, грозилась, что увезет меня в Норвегию и запрет дома. А родителям Айви кое-что объяснит: например, что их дочь однажды может стать причиной чужой смерти. Что я не тот мальчик, которому их девочке стоит запускать руки под одежду…

– И угрозы тебя впечатлили.

– Как сказать… Я уже не в том возрасте, чтобы меня можно было запереть дома. И финансово от родителей тоже не завишу. Но мне жаль их психику. Поэтому я решил, что буду зализывать раны дома… Ну а ты, Долорес Макбрайд? Сколько бунтов на твоем счету? – мягко поддразнил меня он.

– Один. Да и то…

– Расскажешь?

Я почти допила свой джин, и одного стакана оказалось достаточно, чтобы голова пошла кругом. Пьяница из меня был так себе.

– Однажды мне понравился один парень. А я ему. И как-то вечером он принес пару бутылок пива и… я не планировала ничего такого. Он мне нравился, но не до такой степени, чтобы с кожей на лице расстаться. Но… мы перепутали бутылки. И я подумала, раз уж все равно валяться в больнице, то одним прикосновением больше, одним меньше…

– И ты поцеловала его, – хмыкнул Вильям.

– Да. Знаю, это было безумием. Все домашние подумали, что я счеты с жизнью собралась свести.

– Насколько серьезно все было?

– Серьезно. Уйма ожогов, лицо – месиво. Потом пришлось делать пластику губ, мои… сильно пострадали.

– Твой пластический хирург постарался на славу, – заметил Вильям, и у меня перехватило дыхание от этого комплимента.

– Спасибо.

– Не за что…

Рядом с нами за стойку уселась какая-то горячая парочка и принялась заливать в себя лагер и страстно сплетаться языками. Я смотрела на них со смесью шока, стыда и зависти, пока не заметила, что Вильям наблюдает за мной. На губах играла теплая, понимающая улыбка, пока я старательно делала вид, что ничего вокруг не замечаю, и пересчитывала кубики льда в своем стакане.

– Расскажи что-нибудь, о чем еще никому не рассказывала, – вдруг сказал Вильям, разворачиваясь ко мне всем корпусом.

Его вопрос застал меня врасплох. В голове заплясали всякие непристойные мысли, которыми я никогда и ни с кем не делилась. Например, мысль о том, не попросить ли мне Сейджа научить меня целоваться, которая как-то пришла в голову, когда мне было пятнадцать лет… Но об этом я не смогла бы рассказать, даже будучи пьяной в щепки. Поэтому я задумчиво почесала пальцем висок и решила поделиться менее шокирующими вещами.

– У меня есть еще и второе имя, – сказала я. – Не прозвище, а настоящее второе имя, записанное в паспорте…

– Какое?

– Иден.