— Но теперь я поняла, что хочу быть вместе с тобой, но так, чтобы у наших отношений была всего лишь одна основа, и этой основой не может быть колдовство, а то, что находится внутри тебя, то, что ты испытываешь ко мне. И вот я избавилась от всего — от шкатулки, чаши, камня, от всего. Я положила их в ящик, поехала за город и похоронила их. И сегодня утром ты позвонил. — Она еще крепче сжала его руки. — Я не говорю, что сразу же перестану верить, Кэл, но я больше никогда не буду исповедовать эту религию. Самое важное для меня — это ты. Только ты. И Крис. — Она сделала паузу, глубоко вдохнула и подняла глаза к потолку. — И я считаю, что если там, наверху, есть какие-то боги, то им непременно известно о божественности настоящей любви между мужчиной и женщиной, и они, подумав, простят мне все, что я сделала ради любви. — Она опустила глаза, в которых блестели слезы, и затем смущенно пожала плечами. — Ну вот, я сказала все.
Он попытался сказать что-то, что шло бы от сердца. Но потом просто поднес ее руки к губам.
Они заказали шампанское — «отпраздновать примирение», как он выразился, — и когда чокнулись, он сказал:
— За нас.
— За нас троих, — сказала она.
И тогда он понял, что снова стал верить — исповедовать самую важную веру. Веру в будущее— обычную жизнь с ее радостями, смехом, любовью и с каждодневными проблемами. И он понял, что ему хотелось, чтобы она всегда была частью всей этой жизни.
Когда он разлил все до последней капли, он уже больше не мог сдерживать слова:
— Выходи за меня замуж, Тори. Пожалуйста.
Она подняла глаза, наполненные слезами.
— О, Кэл! Я очень этого хочу. Но ты уверен?
— Настолько уверен, насколько возможно в этой жизни.
Они решили, что со свадьбой подождут несколько недель, чтобы Крис как-то привык к этому. Они поцеловались через стол и заговорили о своих будущих планах.
Они снова были вместе, и не было никакого напряжения.
Крис ликовал оттого, что Тори снова вошла в его жизнь. Огорченный тем, что, возможно, он был причиной ее короткого отсутствия, он вел себя почти идеально, был послушным, заботливым и любящим ребенком. Кэл воспользовался периодом необычайного послушания, чтобы избавиться от семицветной свечи. Он поискал ракушки, чтобы выбросить их тоже. Но их не было в сумке Криса, и нигде в комнате он не смог их найти. Крис таскал их с собой и, как это свойственно детям, должно быть, потерял. Он перерос их и уже не нуждался в амулете. Его привязанность к этим талисманам исчезла вместе со снами о Лори и о богах, вместе со всеми другими признаками нервного расстройства. Как будто все это было лишь реакцией на волнения Кэла.
И как только Кэл на самом деле начал беспокоиться, что его сын вел себя неестественно хорошо, как мальчик в один прекрасный вечер накричал на Тори за то, что она хотела уложить его спать и не дает ему досмотреть по телевизору длинный фильм.
— Я больше не люблю тебя, — закричал он, когда выходил из гостиной, — ты не моя мама, и я ненавижу тебя.
Когда Крис с шумом захлопнул дверь своей комнаты, Тори вернулась на кухню и прислонилась к раковине.
— О Боже, — сказала она. — Я думала, что он этого никогда не скажет.
— Ты рада этому?
— Конечно, рада. Наконец я знаю, что он принимает меня: он может рисковать мной.