– Я заплачу в евро. Вас устроит шесть чеков, или же вы хотите меньше?
– Шесть чеков?! – Он посмотрел на меня, как на идиотку, но через секунду смутился и опустил глаза. – Конечно, мисс Паттерсон. По правде говоря, вы можете выписать и больше чеков… к примеру, двенадцать…
– Я сама решу, сколько чеков мне выписывать.
– Конечно, конечно. Позвольте, я провожу вас к маме.
Мы вышли из основного здания и прошли по аккуратным дорожкам парка по направлению к двухэтажным домикам, где жили пациенты. Тут профессор Гольдштейн наконец-то оставил меня в покое, и я, присев на скамейку, закурила. Похоже, он был прав, и мне следовало выписать больше чеков на меньшие суммы. Доходы от отелей уже давно не покрывали расходов на мамино лечение, и я оплачивала его с одного из своих личных счетов. Суммы между счетами можно было распределять сколько угодно, с основного личного счета я могла снять почти все, оставив некоторую сумму для покрытия кредитов, но общая сумма после этих манипуляций не увеличивалась – я нуждалась в финансовой помощи.
Мне не хотелось говорить на эту тему с Биллом, пусть я и знала, что он не откажет мне – даже при условии, что мы несколько месяцев будем работать себе в убыток – но особого выбора у меня не было. Еще меньше хотелось подкармливать и без того сытых руководителей «Треверберг Банк»: они обрадуются, узнав, что мисс Астер-Паттерсон решила взять «скромную» ссуду в несколько тысяч евро. Можно было «одолжить» деньги у одного из банкиров, нефтяных магнатов или шейхов, которые выстраивались в очередь для того, чтобы одарить меня бриллиантами и норковыми шубами. Как это льстило мне несколько лет назад, и каким жалким это выглядит теперь, когда я готова отдать последний цент ради жизни самого родного человека…
Мама сидела у окна и читала книгу. Она остригла волосы, которые когда-то были ее гордостью – вероятно, по причине предстоящей химиотерапии – и с короткой стрижкой выглядела моложе. Я никогда не видела маму с короткими волосами, но короткий забавный «ежик», как оказалось, только подчеркивал ее высокий лоб и изящные скулы – мне достались такие же, «наша порода», любила говорить она. На маме было ярко-синее шелковое платье с открытой спиной и декольте, которые в ее возрасте мало кто мог себе позволить, и туфли на каблуке. Как всегда, идеальный маникюр и макияж, тщательно подобранные украшения и «Chanel № 5» , которым она никогда не изменяла. Как всегда, ухоженная и красивая – такая, что и сейчас двадцатилетние мальчики сворачивают шею, когда она пролетает мимо на каблуках.
– Иззи! – сказала она мне, откладывая книгу. – Что это за красное платье а-ля «Моника Белуччи»? Я подумаю, что ты познакомилась тут с каким-то врачом, и сейчас убежишь на свидание!
– Кто бы говорил! – Я подошла к ней. – Для кого ты нарядилась? Для садовника Джона?
Мама кокетливо пригладила волосы, запоздало вспомнив, что теперь у нее короткая стрижка.
– Почему бы и нет? – пожала плечами она. – Он очень милый мальчик.
– Мама, ему тридцать два…
– А Уильяму нет и тридцати, – тут же нашлась она, обняла меня и поцеловала в лоб. – У тебя новые духи! Ну, ты точно собралась на свидание.
– Сначала расскажи, как у тебя дела. А потом мы поговорим обо мне.
– Нет уж, сначала ты рассказывай! Судя по всему, тебе есть, что рассказать! Куда ты направляешься потом? В Мирквуд?
– С чего ты взяла?
– Я прожила на свете больше твоего, Иззи. Мне не нужно задавать такие вопросы. Я просто знаю.
– Вообще-то… – Я помолчала. – С Мирквудом меня уже ничего не связывает.
– Черт возьми! Опять ты за свое, Изольда! Ты вся в меня, ей-богу… я всю жизнь бегала от мужчины к мужчине, а потом оказалась с носом.
– Мама… – начала я.