— Я сказал, докажите мне, что это именно та тварь, что нам нужна! Скажите, что мы желаем с ней поговорить!
— Она слышит каждое наше слово, герр фельдмаршал, поверьте. Но она делает лишь то, что желает. Она не станет давать представления, как мартышка на цепи.
— Она и так на цепи, сестра! И если она делает только то, что захочет, пусть либо захочет со мной говорить, либо увидит, как я убиваю ее орден. Сержант Киммель, пристрелите старуху.
Киммель посмотрел на него.
— Приказываю! — рявкнул Стейнекер.
Сержант поднял «Люгер» и направила на сестру Мэри Рут. Заметил, как лихорадочно дрожат ее руки, и перевел пистолет на другую.
— Которую из старух, герр фельдмаршал?
— Да любую же, идиот!
— Не стоит этого делать, герр Стейнекер, — предупредила матушка О’Сайрус. — Мать–основательница любит поучать. Особенно по поводу заповедей.
— Стреляй в любую! — крикнул Стейнекер, и Киммель снова навел пистолет на сестру Мэри Рут, выстрелил, не целясь, — и его собственная грудь расцвела раной.
Сержант зажал рану и широко распахнутыми глазами уставился на дымящийся пистолет, который превратился в кусок искореженного металла. Пуля вылетела с другой стороны ствола!
Падая на пол, Киммель услышал слова матушки О’Сайрус:
— Относись к людям так, герр фельдмаршал…
Майор Грюнвальд шагнул вперед, прицелился в лоб сестры Мэри Рут и нажал на курок. Пуля пробила его собственную голову, Грюнвальда отбросило назад, спиной в стену.
— …как хочешь, чтобы они относились к тебе. — Мать–настоятельница склонила голову.
Стейнекер обернулся, выхватывая «Люгер», навел на нее ствол. Монахиня, не поднимая головы, тихо сказала:
— Я не советовала бы вам это делать.
Фельдмаршал медленно опустил оружие, когда в комнате раздался странный звук: сильный густой гул, словно включился какой–то древний механизм.
Мать–основательница смеялась.
Звук был низким, горловым, и при этом походил на урчание в животе огромной древней твари. Ее плечи затряслись, цепи зазвенели, большая голова поднялась, лицо попало в полосу света. И это лицо было куда кошмарнее, чем он мог бы себе представить. Время и обжорство исказили черты до полной неузнаваемости, она была похожа на старую народную куклу с головой из сушеного яблока. Складки и борозды морщинистой плоти были такими глубокими и тяжелыми, что закрывали даже глаза, старуха казалась слепой.