Монастырь дьявола

Город был разукрашен. В каждом доме, в каждом окне, на каждом балконе были охапки живых цветов, вывешенные ковры, парчовые, украшенные золотом ткани. Но самым главным украшением города были зеленые флаги, развешанные по всем улочкам, на всех домах очень обширно и многочисленно. Зеленый цвет подразумевал собой инквизицию, а зеленый флаг был ее символом. Площадь преобразилась до неузнаваемости – к утру рабочие успели закончить свою работу. Да и не могло быть иначе – работа для инквизиции подгоняла и заставляла усиленно стараться даже самого ленивого.

Чуть сбоку, правее от центра, стояла ложа для знати с креслами в три яруса. Три ряда кресел (один над другим) были оббиты красным бархатом с золотом, а над всей ложей был большой навес из золотой парчи. Ложу окружали стражники в доспехах, никого не подпуская даже близко. Ложа пустовала – знать всегда появлялась позже толпы. Рядом с ложей был деревянный помост, оббитый зеленым бархатом. Крест (большой, деревянный, без украшений) стоял в центре самодельного алтаря. По двум сторонам от алтаря были кресла, оббитые зеленым бархатом. Это были специальные места, предназначенные для инквизиции. И, хоть зеленый погост не окружали стражники, к этим местам из толпы никто не приближался – даже близко.

Столбы были в центре площади, на некотором отдалении от зеленого помоста и достаточно далеко от ложи. Теперь, установленные на точно предназначенные им места, столбы являли собой жуткое зрелище. Потемневшие, гладкие, обложенные вязанками хвороста, столбы чернели на деревянном возвышении, достаточно высоко над толпой. К каждому из них вела деревянная лестница. К гладкой поверхности столбов были прикованы кандалы – для рук и для ног. Столбы были высоко-высоко, намного выше ложи, они чернели, как страшные символы человеческого проклятия, порождая ненависть и страх, и никогда еще жаровня, разложенная инквизицией на площади, не была сделана с таким мастерством и с такой обреченностью. Пять столбов для казни были страшными символами. И многие, очень многие, попав на площадь, отводили от них глаза. Место жаровни было окружено двойным кольцом вооруженной стражи, и неспроста. Считалось, что хворост из костра, даже еще до того, как костер зажжен, приносит счастье, и, не будь стражи, костры растащили бы так, что на деревянных возвышениях не осталось бы ни одной хворостинки. Возле подножия деревянных лестниц находились прикрытые крышками ведра, от которых шел сильный запах жидкого свиного сала. В каждом ведре была длинная палка с паклей на конце. В центре, возле жаровен, стояли два горящих камина (треноги с плоскими чашами, в которых горел ровный огонь). До начала казни оставалось много часов, но площадь, забитая до основания, уже гудела, как растревоженный улей. Люди толкались, ругались, ели, пили, смеялись, старались захватить места получше, растолкав других. И над всем этим был колокольный звон, звон торжественных колоколов огромного собора, который, несмотря на цветы и флаги, имел зловещий и мрачный вид.

Карлос Винсенте почти бежал по длинному подземному коридору тюрьмы. В его мертвенно белых щеках не было ни кровинки, губы были крепко стиснуты. А руки сжаты в кулаки. Лицо выражало мрачную решимость, и, казалось, спокойное состояние духа, характерное для инквизитора, осталось далеко в прошлом. Карлос Винсенте нервничал, и очень сильно. И еще больше разнервничался, открывая одну из камер подземной тюрьмы.

Он распахнул дверь камеры и поморщился от ударившего в нос зловония. Свеча в фонаре догорела, и внутри ничего нельзя было рассмотреть. Но вот, наконец, глаза его привыкли к темноте. Он увидел темную фигуру женщины. Женщина стояла возле стены – точно так же, как прежде. Словно ничего не изменилось, и он никуда не выходил. Стол с едой стоял посередине, и было заметно, что к нему не прикасались. Нетронутая еда, неизменная поза…. Карлос Винсенте стал бледнее, чем был. Затем, резко бросившись вперед, схватил женщину за плечи, развернул, затряс изо всех сил….

– Ты не выпила то, что я принес! Почему?! ПОЧЕМУ?!

Оттолкнув его с искаженным лицом, Катерина отступила к стене. Хотела что-то сказать, но было поздно… Двери камеры с шумом распахнулись. Темноту уничтожил свет множества ярких зажженных свечей. Опустив руки, Карлос Винсенте быстро отшатнулся от Катерины. Маленькую, тесную камеру быстро заполнила целая процессия. Слуги занесли новый стол с едой. Среди вошедших был епископ (в свете свечей ярко блестели драгоценные камни его торжественного облачения), несколько доминиканских монахов, врач, две уродливых старухи (одна несла платье, другая – какие-то нелепые гребни и ленты). Снова – монахи. В руках одного из них было одеяние белого цвета. Епископ гордо выступил вперед:

– Обвиняемая, ты готова к встрече с Господом?

В ярком свете свечей было видно, как бледно, измученно ее лицо. Врач сделал несколько робких шагов вперед. Он попытался подойти к ней, но Катерина, гордо вскинув голову, остановила его на полпути властным и гневным взглядом. Побледнев, врач быстро спрятался за спину епископа и больше не делал попыток выйти вперед. Две старухи направились к женщине. Одна приподнимала ей волосы, другая прикладывала к ней платье. Старухи, двигаясь монотонно, действовали и смотрели с таким равнодушием, как будто они прикасались не к живому человеку, а обмывали труп. В камере появилась третья старуха и несколько слуг, несших чан с горячей водой. Обреченных на казнь было принято обмывать перед смертью. Над водой поднимался пар. Все это выглядело какой-то нелепой пародией. Дернувшись всем телом, женщина отступила к стене. Но прятаться было некуда, к ней уже тянулись руки. Она отбивалась молча от трех пар рук, лишь поскрипывая зубами от ярости. Ее изумрудные глаза метали молнии, лицо было искажено. Она расцарапала когтями щеку одной из старух. Царапины налились кровью, и старуха отскочила с громким визгом (не столько от боли, сколько от страха).

– Уберите их! – в голосе женщины, прозвучавшем неожиданно, как удар, было столько ярости и отчаяния, что отступил на несколько шагов даже епископ. Карлос Винсенте сделал старухам знак, и те быстро (и с явным облегчением) засеменили прочь. Епископ надулся, как индюк:

– Вы нарушаете правило! Обвиняемую в ведовстве положено возводить на костер в….

– Пошли все вон! – издав яростный крик, Катерина заглушила возможный ответ инквизитора, – все вон! Убирайтесь! Вон отсюда!

Обвиняемая, смертница, узница, заточенная в каменном мешке, выгоняла своих палачей, но в голосе ее было столько силы, что, казалось, содрогнулись даже стены тюрьмы. Надув губы, подобрав полы рясы, как полы юбки, епископ с гримасой возмущения быстро покинул камеру. Вслед за ним вышли и все остальные. Никто не посмел бы спорить с инквизитором, а инквизитор явно был на стороне осужденной. Выходя из камеры, врач робко обернулся:

– Может, дать осужденной успокоительную микстуру?

Катерина услышала его слова, и громко крикнула:

– Провались!

Врач выскочил из камеры с поспешностью, которая могла бы показаться даже смешной. Карлос Винсенте быстро шагнул к одному из монахов, и, прежде чем тот вышел из камеры, выхватил у него белое одеяние. Потом, размахнувшись, швырнул прямо в лицо Катерины. Ткань больно ударила женщину по лицу.

– Ты сама так хотела! Одень это!

Двигаясь медленно, как во сне, поверх грязного и рванного своего платья Катерина напялила на себя длинную белую рубаху без рукавов, на которой был нарисован косой алый крест в виде огромной буквы Х. Это было специальное одеяние для сожжения. Санбенито. Белая ткань выделялась ярким пятном среди каменных стен. Последняя точка. Конец надежды. Санбенито на груди означало обреченность. И, возможно, именно обреченность чувствовала Катерина в тот момент, когда изо всех сил плюнула в лицо Карлосу Винсенте.

Крик разнесся по толпе, как вихрь. Встрепенувшаяся толпа начала тесниться к площади. Где-то послышались крики: кто-то упал на землю и был затоптан. Стражники с трудом удерживали ограждение. Лишь один проход был свободен. Это был переулок, ведущий прямиком к замку, в подземельях которого временно устроили тюрьму инквизиции. Ложа для знати ожила – стражники пропускали вперед приглашенных. Это были красивые нарядные дамы, сверкающие драгоценными камнями и парчой. Знатные сеньоры в бархате ярких расцветок. Несколько военных чинов – их доспехи резко контрастировали с расцвеченными одеждами остальных. Знать рассиживалась с шумом, слепя простолюдинов золотом и пестротой своих одеяний. Стражники, стоящие совсем, щурили глаза.