Монастырь дьявола

Еще одна молния отчетливо осветила угол. Лицо Марты Бреус было печальным. Кивнув ему, она печально склонила поникшую голову, всем своим видом выражая лишь скорбь.

– Марта, теперь я все понял, я….

Мир потряс еще один удар грома. Молния ярко осветила угол, прежде потерянный в темноте. Угол был пуст. Женщина исчезла. В комнате больше никого не было.

Он ходил из угла в угол, словно задыхаясь. Находиться внутри было нестерпимо. Стены комнаты давили на него, и, не выдержав, он бросился прочь из комнаты, из гостиницы, смело шагнув под проливной ливень…

Вечерний город был залит дождем. Сквозь потоки воды люди расплывались, словно при взгляде через прозрачную стеклянную призму. Тонкие огоньки дрожащих витрин расплывались в лужах радужным сиянием, и, мелко дрожа, рассыпались в сером асфальте мостовых. Это был холодный, неприветливый город. Он шагал в толпе, и никто из попадавшихся на встречу людей не обращал на него никакого внимания. Яркие огни реклам отражались в каплях дождя. Дождь не проходил. Спешащие люди быстро перепрыгивали через лужи. Он, напротив, специально замедлял шаг. Он шел по улице, прямо вперед, от холода подняв воротник куртки. Зонтика у него не было, поэтому лицо и волосы быстро стали мокрыми от дождя. Он шел медленно, пристально вглядываясь в толпу…. Нет, он никого не искал. И ничего подобного просто не мог увидеть, но… Ощущение было навязчивым, как зубная боль. Ему все виделись каменные улицы небольшого средневекового города, и женщина с маленькой девочкой, нежно и крепко обнявшие друг друга. Ему казалось, что маленькая девочка с женщиной, счастливые оттого, что они вместе, вот так же когда-то могли идти под дождем.

Огромный универсальный магазин отбрасывал на асфальт сияющие потоки неона и звука. Звук шел из многих рекламных экранов, расположенных в панорамных окнах. Красочные ролики поражали своим качеством и яркостью, каждый из них напоминал маленький фильм. Возможно, в ясный безоблачный день перед витринами магазина собирались зрители. Но теперь, в дождь, люди проскакивали мимо, даже не глядя на витрины, поджимая ноги и плечи, на ходу ускоряя шаг. Он остановился как вкопанный перед огромным экраном.

Безусловно, это был красивый рекламный ролик, но он застыл перед ним, пораженный совсем не его красотой… Это была реклама духов. Очень красивая девушка в «зеленом костюме» (вместо купальника на ее груди и бедрах были намотаны зеленые листья различных растений) держала в руках листья и цветы и внимательно рассматривала их, буквально растирая между пальцев каждый листок. Потом в ее руках (после этих манипуляций) появился флакон духов и голос за кадром произнес «Рецепт колдуньи. Их делает самыми прекрасными знание волшебной магии трав». Именно эти слов заставили его замереть. Он вдруг услышал ясно, отчетливо, тягучий, растянутый голос, надсадно звучащий в ушах…. «обвиняемая в ведовстве, демонологии, дьявольских кознях, наведениях порчи, знании волшебной магии трав»… На экране огромный флакон духов обвивали зеленые травы. Внизу была надпись. Логотип известнейшей парфюмерной фирмы и название продукта – туалетная вода «Магия трав». Сверху экрана, на зрителей, на продукт, создавая прекрасный объемный эффект, падали листья…. Рекламный ролик быстро сменился другим. Теперь рекламировались какие-то спортивные автомобили новейших моделей… Струи ледяного дождя, как слезы, текли по щекам, по лицу…. Может быть, это были даже не струи… Горько усмехнувшись, одинокий в чужой толпе, снова пошел вниз. Удаляясь от реклам магазина все дальше и дальше. Дождь усилился. Слепящие огни улицы словно плясали над ним.

Огромный аэропорт современного города блестел стеклом и металлом. Тут и там вспыхивали яркие огни электронных табло. Аэропорт был похож на большой муравейник, и, как в настоящем муравейнике, в нем вовсю кипела жизнь. Пятеро монахов в длинных черных рясах с черными чемоданчиками в руках пересекали зал аэропорта, обращая на себя внимание полной несхожестью с остальной толпой пассажиров. Впрочем, остальные пассажиры даже старались уступить им дорогу, и явно толкали меньше, чем других. Монахи направлялись на посадку, к терминалам. Они держались строго вместе и совсем не разговаривали между собой.

Он охватил взглядом салон современного лайнера. Руки его дрожали. Он сжал их в кулаки, но все равно не смог унять дрожь. Он провел глазами по сторонам – вокруг была мирная и спокойная картина летящего самолета. Все было так тихо и так привычно, что дьявол и все связанное с ним казалось непонятной экзотикой, такой же, как китайские иероглифы…. Он в который раз подивился будничной беспечности людей. Один из его спутников-монахов дремал, второй – листал Библию. На него никто не смотрел. Вытерев пот со лба, он откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.

1413 год, Восточная Европа

К вечеру площадь казни осталась совершенно пустой. Огромная площадь превратилась в нечто, напоминающее огромный брошенный базар. Тут и там прямо на каменных плитах валялись груды мусора и разбитые бутылки, остатки увядших цветов и сгоревших свечей, деревянные распятия и даже стоптанные башмаки (вернее, один стоптанный башмак, гордо стоящий на плите мостовой как флагманский галлеон, севший на мель).

Последние любопытные (в основном, пьяницы, проспавшие самое интересно, то есть казнь, и протрезвевшие только к вечеру) медленно разбредались с площади, стараясь не попадаться на глаза стражникам, которые, уже освобожденные от караульной службы, как хищные голодные звери бродили в округе. Толстый пьяница в рванной крестьянской одежде, щедро залитой вином, зловонный, как пивная бочка, ковылял в сторону одного из переулков, почесывая бок, затекший от долгого лежания на камнях мостовой. После казни площадь возвращалась к нормальной жизни. Жители городка знали: за ночь цветы и остатки от костров уберут, и до конца следующей недели город вернется к нормальной жизни, если можно было назвать нормальным это ожидание, полное страха и отчаяния, под постоянным гнетом невидимого террора. До конца следующей недели потому, что в последнее время публичные казни стали таким частым явлением… И все знали, что в следующее воскресенье состоится следующее массовое сожжение (инквизиция устраивала сожжения в воскресные или праздничные дни).

Пять обугленных останков костров остались на камнях, как кровоточащие, воспаленные раны. Костры уже почти догорели, и только тоненькие струйки дыма поднимались вверх, в сумеречное небо, как последние следы тяжелых поступков людей. Жуткий запах паленого мяса выветрился, остался лишь едва уловимый запах гари – горящей древесины. На месте костров оставались груды пепла и обугленные останки деревянных столбов. Ночью специально обученные монахи-доминиканцы должны были собрать пепел и остатки гари, чтобы спустить все это в ближайшую реку (именно в воду полагалось опускать пепел сожженных колдунов или еретиков). Но приступить к своей тяжелой работе монахи должны были только ночью, а пока костры продолжали тлеть, оставляя на земле последние струйки дыма. Редкие прохожие, разбегавшиеся с площади, старались не подходить к остаткам костров даже близко. Впрочем, на площади, возле одного из костров, кое-кто был…..

Возле одного из костров (стоящего в середине) притаилась темная, маленькая фигурка, стоящая на коленях прямо на земле. Это была фигура ребенка. Маленькая девочка в строгом одеянии монастырской послушницы, но с золотистыми волосами, рассыпанными по плечам, стояла на коленях перед догоревшим костром, закрывая лицо руками. Очевидно, она сбежала из монастыря, а может, ей просто разрешили (вернее, не препятствовали исчезновению ребенка) уйти, зная, насколько это для нее важно… А может, монахини просто оставили одну на площади, договорившись между собой вернуться за ребенком потом. Впрочем, на левой щеке девочки виднелось большое красное пятно (след от тяжелого удара). Но удар по лицу наверняка казался ей мелочью по сравнению с возможностью прийти к догорающему костру.

Лицо ребенка распухло от слез, а тело неистово содрогалось мелкой, противной дрожью – не от холода, а от пережитых страданий. Страдания так отчетливо были видны на ее лице, что детского в нем не было практически ничего. Это было лицо маленького ребенка, который вдруг, за один день, стал взрослым, прожив целую жизнь взрослого или даже старого человека (а может, пережив больше, чем взрослый человек за всю жизнь), и оттого долго смотреть в это лицо было страшно. Впрочем, в него никто не смотрел. На маленькую девочку никто не обращал ни малейшего внимания. Ее хрупкая фигурка тонула в сумеречной тени на темных камнях. Если чей-то взгляд падал на ребенка, излишне глазастый прохожий спешил побыстрее проскочить мимо, и обязательно перекреститься на ходу.

Внезапно из одного переулка появилась фигура взрослого человека, быстро направляющаяся к самому центру площади. Это была женщина, молодая монахиня. Ее черный капюшон был приспущен на плечи и свободно открывал лицо. Это была женщина просто удивительной красоты! Ее вьющиеся рыжеватые волосы блестели дивным светом, а миндалевидные глаза были просто совершенством женской прелести и красоты. В ней словно отразилось очарование женщин всего мира….. Девочка еще не видела монахини. Пересекая площадь, женщина быстро шла прямо к ней. Всего несколько шагов, и проклятая монахиня остановилась рядом с ребенком. Ослепленная горем, маленькая Марта Бреус даже не видела, что рядом с ней кто-то стоит. Женщина, послушав всхлипывания девочки, улыбнулась. Потом медленно и ласково коснулась плеча ребенка рукой. Девочка подняла свое лицо, и прочитав во взгляде монахини что-то особенное, тут же перестала рыдать. Женщина снова улыбнулась:

– Я настоятельница монастыря, мать Маргарита. Пойдем со мной.

Глаза девочки расширились. Она еще дрожала всем телом, но рыдания куда-то ушли. Она вытерла от слез лицо маленькой ручкой, и внимательно вгляделась в женщину, стоящую перед ней.

– Пойдем со мной, дитя мое, – Маргарита наклонилась совсем низко и уставилась, словно гипнотизируя, прямо в ее глаза, – пойдем со мной. Я помогу тебе. Я так долго искала тебя… И теперь нашла…

Голос ее звучал чарующей мелодией. Она наклонилась вниз.