Язык шипов

Улла, не оборачиваясь, вскинула ладонь, жестом призывая его умолкнуть.

– Смотри на меня, – сказала она. – Жди моего сигнала.

Пусть Роффе и принц, но сегодня он будет подчиняться ее приказам.

Не опуская руки и не сводя глаз с камина, Улла медленно запела.

Одну за другой она выплетала простые фразы, словно подкармливала огонь в камине разнообразным топливом. Мелодия звучала по-новому, отличаясь и от песни созидания, и от песни исцеления. Улла знаком велела Сигне вступать. Их объединенные голоса звучали низко, напряженно, как чирканье огнива, как вспышка и сухой треск искр.

А потом песнь взвилась, словно занявшийся костер. Улла уже ощущала его – теплый свет внутри, пламя, которое она с выдохом перенесет в фонарь и в один яркий миг сотворит несколько судеб. Платой за это станет жизнь человека, лежащего на кровати. Незнакомца. Совсем юного, почти ребенка. Но, по большому счету, разве они все не дети? Улла держала мелодию, отгоняя ненужные мысли. «Этот мальчишка – убийца», – напомнила она себе.

Убийца. Она цеплялась за это слово, а песнь поднималась все выше, пламя в груди разгоралось все ярче, диссонанс усиливался, внутренний жар нестерпимо нарастал. «Убийца», – про себя повторила Улла, уже сомневаясь, кого имеет в виду – молодого преступника или себя. На лбу выступил пот. Песнь полностью заполнила комнату. Теперь она звучала так громко, что ее могли бы услышать за дверью, но все обитатели замка были внизу – веселились и танцевали на балу.

Резкое крещендо. Решающий момент настал. Ладонь Уллы упала, точно знамя поверженного противника. Даже сквозь мощь голосов она расслышала омерзительный чавкающий удар. Юноша вскрикнул – ото сна его пробудил клинок, вонзившийся в грудь. Послышался сдавленный стон – видимо, Роффе зажал ему рот рукой.

Испуганный взгляд Сигне скользнул в сторону кровати. Улла приказала себе не смотреть, и все же не удержалась. Обернувшись, она увидела спину Роффе, который вершил свое черное дело, нависнув над жертвой. Плечи принца казались чересчур широкими, серый плащ походил на звериную шкуру.

Улла вновь перевела взор на огонь и продолжила петь. По щекам ее струились слезы; она знала, что все вместе они пересекли грань и вторглись на земли, откуда могут не вернуться. Однако ей пришлось увидеть, как Роффе опустился на колени у камина и скормил огню пару свежих, розовых человеческих легких.

Вот что требовалось для заклинания. Дыхание. Огню требовался воздух так же, как людям. Ему нужно чем-то дышать под водой.

Рыжие языки сомкнулись над влажной плотью, сердито шипя и плюясь. Магический жар в груди Уллы ослаб. На миг она подумала, что оба костра сейчас потухнут, но тут раздался громкий треск, и пламя в камине взревело, словно обрело собственный голос.

Улла отлетела назад, подавляя крик: огонь, пожиравший ее внутренности, рвался наружу – через легкие, через глотку. Что-то пошло не так? Или же эта дикая боль – часть магии сотворения? Глаза Уллы закатились. Сигне потянулась к ней, но в страхе отпрянула: огонь играл под кожей певицы, гулял по рукам, делая ее похожей на светящийся бумажный фонарик. Запахло паленым; Улла поняла, что загорелись волосы.

Хриплый вой, который она испустила, влился в песнь. Пламя извергалось из ее рта в серебряный сосуд. Сигне плакала. Роффе стоял, стиснув окровавленные кулаки.

Улла не могла замолчать, не могла оборвать песню. Она умоляюще схватила Сигне за руку, и та захлопнула дверцу серебряного фонаря. Повисла мертвая тишина. Улла рухнула на пол.

Она слышала, как подруга зовет ее, и пыталась ответить, но боль была невыносима. Губы Уллы покрылись волдырями, в горле продолжало жечь, все тело сотрясалось в конвульсиях.

Принц взял фонарь в руки. Контуры фамильного герба, трезубца, озаряло золотистое сияние.

– Роффе, – обратилась к нему Сигне, – ступай в бальную залу, приведи остальных. Мы должны спеть песнь исцеления. В одиночку я не справлюсь.

Однако принц ее не слушал. Взяв с туалетного столика таз для умывания, он облил фонарь водой. Ровное пламя даже не дрогнуло.

Улла застонала.