Петля дорог

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я хотел спасти ее, — проговорил Игар с короткой усмешкой. — Я не сумел спасти ее. Я уже проиграл… Уже, — голос его дрогнул. Скаль, — это решение пришло к нему прямо сейчас и показалась в этот момент единственно правильным, — ты бы не мог прикончить меня как-нибудь по-быстрому… Я уже устал, у меня сил не хватит, чтобы… жить, как ты…

Продолговатый глаз смотрел теперь сквозь него. Игар отвернулся, чтобы не видеть проступающих сквозь бинты гротескных черт.

— Ее звали Каммиа, — медленно сказал Скаль. — У нее были зеленые глаза… И, знаешь, такие желтые… как спелая дыня… такие волосы. И у нас остались двое сыновей… И они где-то там живут. А я их оставил… потому что у сыновей бабки и деды, любящие родичи… а она, как бы она здесь… без меня?..

— Вы встретитесь в золотом чертоге, — сказал Игар затем только, чтобы не молчать. Скаль вздохнул:

— Нет… Но она умирала счастливая. Я клянусь тебе, Игар.

Илаза умрет в одиночестве.

Он глухо, отчаянно, насмерть боролся с приступом совсем уж тошнотворной тоски; Скаль стоял рядом и смотрел. Он многое здесь повидал за этот год; видывал, наверное, и новичков, еще только тронутых болезнью, не умеющих поверить в свою судьбу, вопрошающих истерически за что, а почему именно я?!

— Вставай, Игар…

Что-то в этом голосе заставило его похолодеть. Скаль сейчас решит за него, и правильно сделает… Но как это бывает, посвящение в болезнь?! Разрешение вопросов, нисхождение судьбы… как?..

— Вставай, Игар… Солнце садится. Пойдем.

Стражей было пятеро, и все они то и дело поглядывали в сторону Пещеры. Безумец, стремящийся туда, заслуживает наказания; всякий же, выходящий оттуда, смертельно опасен. Его нельзя касаться, его надо загнать обратно, а лучше убить и тело сжечь…

Вот только обитатели Пещеры предпочитают, как правило, жизнь, даже жалкую, даже мучительную. Обитатели Пещеры очень редко лезут под стрелы — ну разве что помутившись в уме, от полного отчаяния…

Этот, страшный, как ночной кошмар, возник внезапно и ниоткуда. И он не был сумасшедшим — он был из тех, что тянут за собой других. В болезнь, в могилу, протянуть руку и схватить, и стражник, дежурящий на рубеже, в секунду превращается в узника, жалкое бесправное существо, обреченное на медленную смерть…

В стане возникла паника. Этот, явившийся из страшных снов, подволакивал ногу — но бежал все равно быстро, за ним развевались по ветру ленты грязных бинтов…

Потом оказалось, что в него трудно попасть. Он знал, как летают стрелы, он ни на мгновение не оставался на прямой — метался и уворачивался, хоть и казалось, что вся его нелепая фигура вот-вот развалиться, как башня из песка.

Потом его, наконец, достали, и сразу тремя стрелами. Несколько тягостных мгновений он продолжал бежать с торчащими из груди древками — а потом тяжело рухнул на колени, и рыжий стражник Вок, пьяница и забияка, клялся потом сотоварищам, что, умирая, пришелец из Пещеры улыбался и говорил: Каммиа…

А парня заметили слишком поздно. Поздно заметили парня, и не помогли ни стрелы, ни копья, ни изнуряющая погоня через холмы и колючий кустарник, ни прочесывание близлежащей рощицы — сгинул парень, растворился в наступившей ночи, и, скрежеща зубами, весь наряд поклялся друг перед другом никому ничего не говорить — потому что даром, выходит, селяне деньги платят, за ротозейство и поплатиться можно, упустили ведь, не шутка…

Не шутка, и когда рыжий Вок все-таки проболтался по пьяной своей привычке, всем, ходившим в тот день на пост, пришлось держать ответ. Все пятеро в скором порядке убрались, оставив в общинной казне немалый штраф, а на улицах поселка Утка — страх и настороженность; только косоглазая старуха, жившая в крайнем от дороги доме, ничего не боялась.

На чердаке у нее лежал в соломе подранок. Тот самый парень, из плеча которого она вытащила арбалетную стрелу.

* * *

Илаза, наконец, запнулась. Даже с Игаром… даже с ним ей не приходилось говорить так долго и так откровенно. С Игаром было достаточно взгляда, запаха, прикосновения… А сегодня она говорила долго, и произносила вслух слова, которые до того не смела сказать даже в мыслях. И вот — ее мать стоит перед ней, как живая, а вместе с матерью и Ада, и солнечный луч в пыльной комнате, и духота цветков стремянника, так хорошо изводящего прожорливую моль…