Застигнутая врасплох, она едва успела занять боевую стойку, как он ринулся на нее, рыча и замахиваясь топором. Монца наткнулась на табурет для музыканта, опрокинула его, сама чуть не упала. Лезвие топора врезалось в органные трубы, исторгнув гулкий, жалобный вой. Трясучка выдернул его, оставив пробоину в тонком металле, и снова кинулся к ней. Но потрясение уже прошло, сменившись холодным гневом.
– Засранец одноглазый! – Не слишком умно, конечно, зато от сердца.
Она сделала выпад, он принял Кальвец на щит и снова замахнулся топором. Монца отскочила, удар пришелся в деревянное основание органа, брызнули щепки. Все, что ей оставалось, пытаться держать дистанцию. Парировать мечом удары топора… С тем же успехом она могла бы попытаться извлечь из этого органа ласкающую слух мелодию.
– За что? – выкрикнула Монца, описывая кончиком Кальвеца круги.
Хотя причины ее на самом деле не волновали. Спросила, чтобы выиграть время, в поисках спасения.
– Может, насмешки твои осточертели. – Он двинулся вперед, прикрываясь щитом. Она попятилась. – А может, Эйдер предложила мне больше, чем ты.
– Эйдер? – Она презрительно фыркнула. – Знаешь, в чем твоя беда? Ты тупой кретин! – Сделала выпад на последнем слове, надеясь застать его врасплох, но он был начеку и спокойно отвел удар щитом.
– Я кретин? Сколько раз я тебя спасал? Глаз потерял! Чтобы ты высмеивала меня вместе с этим болваном Рогонтом?.. Обращаешься со мной как с последним недоумком и по-прежнему ждешь от меня верности… и я же – идиот?
Спорить почти со сказанным было трудно, тем более сейчас. Нет, чтобы послушаться Рогонта в свое время, разрешить ему избавить ее от Трясучки… Но помешало чувство вины. Может, милосердие – это проявление храбрости, как сказал Коска, но не всегда проявление ума. Трясучка снова двинулся вперед, и она снова отступила, быстро истощая запас оставшегося за спиной пространства.
– Могла бы догадаться, чем все кончится, – сказал он тихо.
И был прав. Могла бы. Конец этот близился давно. С тех пор, как она переспала с Рогонтом. С тех пор, как отвернулась от Трясучки. С тех пор, как он лишился глаза в темницах Сальера. А может, с их первой встречи. И даже раньше. Всегда.
Некоторые концы неизбежны.
Крутые повороты
Топор снова клацнул по трубам. На кой черт они тут были, Трясучка понятия не имел, но шум издавали адский. Монца опять увернулась, держа меч наготове, не сводя с него прищуренных глаз. Наверное, надо было треснуть ее топором по затылку и разом покончить с делом. Но Трясучке хотелось, чтобы она знала, кто ее убивает и за что. Ему нужно было, чтобы знала.
– Ты мог бы и не делать этого, – прошипела она. – А просто уйти.
– Думал, простить может только мертвый, – сказал он, приближаясь и загоняя ее в угол.
– Предлагаю тебе шанс, Трясучка. На Севере никто не будет тебя преследовать.
– Да пусть попробуют… Только я, пожалуй, останусь тут еще ненадолго. Человек должен чего-то держаться, верно? У меня по-прежнему есть гордость.
– Срать на твою гордость! Ты торговал бы задницей в трущобах Талина, если бы не я! – Скорей всего, так оно и было бы. – Ты знал про риск. Но предпочел получить от меня деньги. – Это тоже правда. – Я не давала тебе обещаний и не нарушала их! – Вернее некуда. – Эта сука Эйдер не даст тебе ни гроша!
Спорить со всем сказанным было трудно, но отступать – поздно. К тому же удар топором по голове – последнее слово в каждом споре.