– Ушли.
– Ушли?
– Наверное, из-за беспорядков в Масселии им перестали платить, вот они… взяли да и ушли.
Балагур ощутил, как от страха по спине побежали холодные мурашки.
– А заключенные?
– Вышли на свободу. Большинство сразу же сбежали. Некоторые ждали. Запирались на ночь в свои камеры сами, представляешь?
– Представляю, – с чувством сказал Балагур.
– Не знали, наверное, куда бежать. Но оголодали, в конце концов. И тоже ушли. Никого не осталось.
– Никого?
– Кроме меня.
Балагур посмотрел на узкую тропинку, что вела к воротам на склоне скалистого холма. Везде было пусто. Везде было тихо. Наверное, небо все так же заглядывает в старинную шахту, но по вечерам не громыхают больше засовы, когда узников разводят по камерам. Нет больше умиротворяющего порядка, который пеленал их жизни, как мать пеленает дитя. Больше никто не меряет каждый день, каждый месяц, каждый год аккуратными, крохотными отрезками. Великие часы остановились.
– Все меняется, – шепотом сказал Балагур.
На плечо его легла рука Коски.
– Мир меняется, друг мой. Всем нам хотелось бы вернуться домой. Но прошлое ушло. Мы должны смотреть вперед. Должны меняться, как бы больно это ни было, или же останемся в прошлом.
Похоже на то. Балагур повернулся к Схрону спиной, молча сел в седло.
– Смотреть вперед.
Но куда? Туда, где много возможностей? На Балагура накатила паника.
– Вперед – зависит от того, куда повернешься. Куда мне повернуться?
Коска, разворачивая коня, усмехнулся.
– Именно выбор и определяет жизнь. Могу ли я подкинуть идею?