– Куда все девается?
– Наше время или наши кудри?
– Все.
– В таком случае я бы задал это вопрос философу, а не цирюльнику. Если говорить о волосах, то их заметут и выбросят. Если, конечно, у вас нет подруги, которая соберет их и будет хранить на память…
Лэмб оглянулся на Мэра. Она стояла у окна, попеременно наблюдая то за стрижкой, то за толпой на улице. Тонкий силуэт на фоне алеющего заката. Предположение Фоукина он отверг с громким фырканьем.
– Только что это была часть тебя, а теперь – мусор.
– Мы часто и на людей глядим, как на мусор, а тут какие-то волосы.
– Думаю, ты имеешь право на это мнение, – вздохнул северянин.
Фоукин сильно ударил бритвой по ремню. Обычно посетители ценили резкость, яркую вспышку огня свечи на стальном лезвии. Это добавляло драматизма в работу.
– Полегче, – сказала Мэр, очевидно, не нуждавшаяся сегодня в излишках драматичности.
Фоукин признался себе, что боится ее гораздо больше, чем Лэмба. Северянин, несомненно, безжалостный убийца, но он обладал определенными принципами. Но о Мэре он не мог сказать ничего подобного. Поэтому он отвесил самый обворожительный поклон профессионала, прекратил точить бритву, наложил пену на череп и лицо Лэмба и принялся работать острожными, тщательными, поскрипывающими движениями.
– Тебя не терзает, что все это отрастает снова? – спросил северянин. – И победить невозможно.
– Разве то же самое нельзя сказать о любом человеческом занятии? Купец продает товары, чтобы купить новые. Фермер убирает пшеницу, чтобы на следующий год снова засеять поле. Кузнец…
– Убьешь человека, и он навсегда останется мертвецом, – спокойно заметил Лэмб.
– Но… Если я не обижу вас наблюдением… Убийцы редко останавливаются на одном. Как только ты убил кого-то, рядом находится еще один, кого надо убить.
– Все-таки ты – философ, – Лэмб поднял глаза на отражение Фоукина в зеркале.
– Всего-навсего любитель.
Цирюльник смочил теплой водой полотенце и протер голову Лэмба, которая после бритья представляла собой жуткое смешение бугристых шрамов. За все те годы, которые он посвятил своему ремеслу, включая время, проведенное в роте наемников, Фоукин не видел столь побитой, помятой и потасканной головы.
– Ха! – Северянин наклонился ближе к зеркалу, разминая перекошенную челюсть и наморщив сломанный нос, словно пытаясь убедить себя, что это его лицо. – Морда злобного ублюдка, да?
– Рискну заметить, в лице зла не больше, чем в плаще. Низким человека делает не внешность, а поступки.